Она тут же составила контракт, в котором говорилось: «Ты/я не будешь/не буду пить, нюхать кокаин и курить траву в оставшиеся X дней отпуска. Мы приехали на семейный отдых и прекрасно проведем время». И заставила нас его подписать.
Нас хватило на полчаса. Потом мне для чего-то потребовалось запереться в ванной. Бренда упрекнула меня, что я опять нанюхался, хотя у меня и в мыслях не было, а сама отправилась в бар. Значит, и я мог расслабиться, как хотел. Вот от чего стремилась оградить нас Келли.
Но не оградила. Ее поступок, ее слова я бы сравнил с прямым ударом в солнечное сплетение. Он не дал немедленного эффекта, но имел далекоидущие серьезные последствия. С тех пор я заставлял себя держаться в рамках. Еще сильнее действия Келли повлияли на Бренду, хотя осознала она это не сразу. Очень скоро она дойдет до ручки и решит завязать.
Что такое глюки и как от наркотиков может переклинить мозги, показывает одна забористая история, которая произошла, когда мы вернулись с Гавайев. На Гавайях необыкновенно чистый воздух, и солнце впечатано в небо четким диском. Диск не идеальный из-за окружающего его свечения, но солнце остается солнцем – ослепительным и резким. Дома, в Пасифик-Палисейдс, небо над морем постоянно окутано облаками, они то проплывают под вами, то окружают со всех сторон. В неясном мглистом небе различить солнце можно только сквозь разреженный слой облаков.
Утром, на следующий день после возвращения с Гавайев, я просыпаюсь, ожидая увидеть привычный четкий солнечный диск. В мозгу еще витает кокаин. Я встаю. Мать ночует у нас, в специально отведенной для нее комнате. Бренда еще спит. Я поднимаю голову и вижу сквозь слой облаков нечто напоминающее солнце, но очень размытое и гораздо больше, чем я привык видеть. Я решил, что солнце взорвалось.
Я бросаюсь будить Бренду: «Поднимай Келли! Солнце взорвалось! Нам осталось жить восемь минут!» Мне почему-то не пришло в голову, что, если я увидел взрыв, значит, энергия излучения уже достигла Земли. Нет, я был уверен, что после взрыва у нас есть восемь минут, пока до нас не докатится ударная волна и не наступит конец света. Я разбудил мать и Келли, вывел всех на улицу. Они еще толком не проснулись и поддакивают мне: «О'кей, это конец света. Солнце взорвалось. Давай вернемся в дом».
А потом Бренда говорит: «Подожди, а вдруг ты ошибся». Я не исключаю такую возможность и звоню в Сакраменто своему хорошему другу Джо Балладино, славному итальянскому нарику и по совместительству барабанщику. Он бросил свои барабаны и стал ездить со мной на правах моего гастрольного менеджера. Мы носили одинаковые шляпы и называли себя братья Блип.
– Слушай, Джо, – говорю я, – не мог бы ты выйти на улицу и взглянуть на солнце? Посмотри и скажи, взорвалось оно или нет?
– Конечно, чувак, – отвечает он, – подожди минутку.
Зависает короткая пауза, потом он возвращается и говорит:
– Нет, здесь все нормально.
– Ладно, наверное, я ошибся, – отвечаю я. – Может, это и не конец света.
Много, очень много кокаина. У каждого из нас было по несколько заначек. Мы сами себя обманывали, думая, что это поможет сохранить мир, а на самом деле мы только чаще ссорились. Опустошив свои заначки, я начинал искать ее кокс, а она его перепрятывала. А когда я узнавал, что у нее ничего не осталось, то ныкал свои запасы. Мы рыскали, вынюхивая тайники друг друга, и успевали забыть, где спрятали свои. Потом целовались и мирились: «Слушай, у тебя кое-что есть, у меня кое-что есть, давай всё сложим, будет каждому понемножку. Давай вместе поищем». Мы снимали с полки книги и перетряхивали каждую, думая, что там заначка. Сотни книг. Мы пролистывали их страницу за страницей. Заглядывали за книги. Пытались засунуть их обратно. Оставляли штабелями на полу.
Или ни с того ни с сего я решал, что нужно навести порядок в болтах и гвоздях. Я совсем не из тех хозяйственных мужичков, которые все делают своими руками, но у меня были тысячи гаек, болтов, гвоздей и шайб, которые мы за столько лет не выбросили к херам. Через несколько часов Бренда заставала меня на полу в окружении всех моих гаек, болтов, винтов, шайб и гвоздей, аккуратно разложенных на ковре. Я искал и складывал парами те, что подходили друг другу. Очень важная работа. И сделать все это надо именно сейчас, даже если на часах четыре тридцать утра. Хорошо, что мне не взбредало в голову пойти драить лужайку, я бы оттирал зубной щеткой каждую травинку. Чтобы все было чистенькое и веселенькое. Веселенькое и зелененькое.
Наркотики были не единственной причиной глюков, вызывал их и голод. Я мог не спать и не есть по шесть дней, изредка кидая в рот пару крошек. Такой суровый пост. Как известно, у мистиков нередко бывают видения просто от недоедания. Мне являлись средневековые святые, о которых нам рассказывали добродетельные сестры. Иисуса, однако, я никогда не видел. Приходили друзья детства с соседних улиц. А Иисуса не было.
Видения… Зачем так далеко ходить, если у меня была совершенно убийственная привычка накачивать себя наркотиками, доза за дозой, чтобы отодвинуть момент, когда нужно ложиться спать, снова и снова тянуть резину, увеличивать дозу, забивая на сон, пока я не осознавал, что сил нет уже никаких, ни на что. И тогда просто вырубался, ныряя в глубокий мертвецкий сон.
Приходилось отменять концерты. Я пропускал запланированные даты одну за другой. Тогда я отправлялся в Вествуд, к доктору фон Ледену, который лечил кокаинистов. Он выписывал мне больничный – уважительная причина для отмены концерта и перестраховка на случай судебных исков. Чаще всего в графе диагноз указывался ларингит, которым я и вправду страдал, после того как по шесть дней подряд надрывал глотку, слушая музыку и распевая песни. Или болтал часами без умолку, и неважно, слушал меня кто-нибудь или нет. И когда я после этого пытался провести двухчасовой концерт, терял голос. Отчасти потому, что от огромного количества кокаина еле ворочал языком, отчасти из-за имевшихся в нем примесей, которые действовали на голосовые связки и слизистые оболочки как анестезия, и я просто физически не мог говорить.
У доктора фон Ледена были австрийский акцент и легкое заикание. «Йа-а, понимаете, вы должны отказаться от кокаина, – советовал он мне, – потому что вас распирает от болтовни. А когда рот не закрывается, вы теряете голос. Нужно помалкивать». Я не спорил и обещал молчать. Но через месяц, посадив голос, возвращался снова.
На заре всего этого безобразия я купил реактивный самолет. Это был «1121 Джет коммандер». Я летал на нем повсюду, обычно вместе с приятелем, певцом Кенни Рэнкином. Кенни, в прошлом тоже наркоман, прошел реабилитацию в «Феникс-хаусе» и завязал. Хватило его ненадолго. Рецидив был неизбежен – разъезжая со мной, он всегда имел под рукой кокаин. И вот я, вечно обдолбанный, ношусь по стране на своем самолете. Со своим командиром экипажа и вторым пилотом. Реальный дурдом.
С самолетом связан один незабываемый эпизод. Мы прилетели из Кливленда в аэропорт Ла-Гуардия, у меня в Нью-Йорке планировалось несколько шоу. Самолет оставили на стоянке возле «Батлер эвиэйшн», на площадке для служебных бортов. Вечер у меня был свободен, и, пройдя регистрацию, я вернулся на аэродром. Я привез с собой переносной магнитофон «Сони» (ранняя версия бумбокса), музыкальные кассеты, две упаковки пива по шесть банок, граммов тридцать марихуаны и пару граммов кокаина. И вот я сидел в собственном реактивном самолете и слушал музыку на всю громкость – персональная вечеринка для единственного пассажира на стоянке Ла-Гуардия.
