В Торонто ему удалось заручиться поддержкой Рона Коэна, тамошнего кинопродюсера, и режиссера по имени Боб Шульц. Впрочем, Боб был из тех, у кого обе руки левые, и фильмы он делал такие же. Он заводил речи о «сквозной нити», говорил: «Я вижу тебя на пляже. Ты стоишь на пляже на закате солнца…» Я понимал, что это безнадежно. История повторялась. Опять облом.
Я редко плачу, но в тот вечер, позвонив Бренде, я не мог сдержаться: «Ничего не получается! Это все не то! Полный отстой!» Я отправился в клуб «Як Якс»
[223], послушал коллег-комиков, накурился травы на лестничной площадке. Потом перезвонил Бренде (она гостила в Дейтоне у родных) и сказал: «Я еду в Дейтон».
Я взял напрокат машину и запасся в дорогу пивом. Выпил я немало, все-таки 580 километров пути. Два раза меня останавливали, но я выкрутился – как-никак знаменитость. В Дейтон я приехал глубокой ночью, заблудился, заехал черт знает куда и чуть не угробил машину к хренам собачьим, провалившись в огромную яму. Мой нос сложился в гармошку. Казалось, конец всем мечтам про кино. Ни носа, ни фильмов.
Но Бог спас меня и на этот раз. Авария произошла в два часа ночи. Я валялся без сознания и истекал кровью. Прибывшие полицейские – как я узнал позже от хорошего копа, который спас мою задницу, – думали подбросить мне кокаин. Дело было в черном квартале, и они собирались представить все так, будто приезжий комик среди ночи искал у черных наркоту.
Факт в том, что в кои-то веки наркотиков у меня как раз не было. Только куча пустых бутылок из-под пива. Хороший коп убеждал их не подставлять меня и таки уговорил. Более того, аварию списали на несчастный случай. Никакого пьяного вождения. Когда меня наконец доставили в больницу, было три часа ночи, а в отделении скорой помощи дежурил пластический хирург! Он фактически спас мне нос. Это была больница Святой Елизаветы, где родилась Бренда. С католическими больницами мне всегда везло.
Медленно, но уверенно Джерри приводил все в норму. С фининспектором он общался каждую неделю, не ставя меня в известность. Его стараниями я стал больше зарабатывать за свои выступления. Он сам занимался арендой и рекламой, поэтому не приходилось ни с кем делиться, платить агентствам, отдавать процент промоутерам, которые теперь уже не могли обсчитать меня на пятьдесят-шестьдесят билетов. Это автоматически увеличивало прибыль. Он стал искать площадки поменьше, затерявшиеся среди солидных залов, чтобы в каком-нибудь небольшом театре на 1100 мест давать по два концерта за вечер. Вроде клуба «Бене» в Саут-Эмбое, штат Нью-Джерси. Это никак не влияло на мою концертную активность в Нью-Йорке или Филадельфии. Просто теперь он чаще устраивал мне такие выезды.
Вернулся в мою жизнь и «Плейбой». Они предложили дать им интервью. В начале 80-х «Плейбой» расходился огромными тиражами. Ежемесячное интервью в журнале было целым событием – главным показателем успеха в прессе. Джерри считал, что это важно, еще одна тема для разговоров. Сигнал, который мы посылаем публике: «Вы слышали? Джордж возвращается».
Мы оба понимали, что на самом деле «Плейбой» интересовало одно – мои проблемы с наркотиками. Тем не менее Джерри решил, что стоит рискнуть. И это сыграло мне на руку: я дал понять, что эпоха кокаина уже позади (так оно, по сути, и было: все мои кокаиновые деньги уходили в налоговую). Вышло довольно весело и остроумно, я много рассказывал о себе, доказывая всем, что никуда не делся, вот он я, и в ближайшее время уходить со сцены не собираюсь. Текст под фотографией оповещал: «Откровенный разговор с блестящим комиком – и все таким же бунтарем – о новом этапе его жизни после периода затишья и пагубной кокаиновой зависимости».
Джерри хотел, чтобы я сделал еще одно специальное шоу для канала «Эйч-би-оу». Тем более что одно шоу я был им должен: после второго спецвыпуска в 1978 году Арти Уорнер выжал из них аванс $40 000, чтобы расплатиться со съемочной группой фильма. «Эйч-би-оу» быстро развивался. Заправлял там всем смышленый малый по имени Майкл Фукс. Он придумал выигрышную стратегию, дававшую преимущество перед сетевым телевидением: на кабельном телеканале можно было говорить и делать (в основном говорить) то, что никогда не попало бы в эфир «Эн-би-си», «Си-би-эс» и «Эй-би-си»
[224]. У них я был как у себя дома.
Место съемок Джерри выбирал очень тщательно и остановился на «Карнеги-холле»
[225]. Ему нравилась аллитерация «Карлин в Карнеги», и это отвечало второму пункту его стратегии: не каждый комик мог блеснуть в «Карнеги-холле» – у Карлина особый статус, он не такой, как все. Единственная дата, которая оказалась не занята, – одно из воскресений осенью. Джерри ненавидел воскресенья, когда золотое время нью-йоркских рабочих сцены стоило в два раза дороже. Но он согласился, хотя это и означало, что снимать придется только одно шоу – «перестраховочного» концерта на следующий день не будет, и прикрыть факапы доснятым материалом не получится. Бренде занятие тоже нашлось – она продюсировала этот концерт. Джерри, понятия не имевший о продюсировании телешоу, стал исполнительным продюсером.
А потом произошла третья и самая большая катастрофа.
Я воспылал ненавистью к «Доджерз». (Сейчас накал уже поутих, потому что я пересмотрел свое отношение к базовым ценностям и отошел от спортивных страстей.) Но в то время я еще был в плену старых привычек. Я ненавидел все лос-анджелесские команды. Я желал им зла. Как мыслящий человек, я по-прежнему желаю им зла.
Больше всего я ненавижу «Доджерз» за то, что они бросили меня в детстве. Я был фанатом «Бруклин Доджерз», и, когда они уехали из Нью-Йорка, в сердце осталась пустота. Затем появились «Метс»
[226]. Мне они нравились, потому что воплотили то, чем раньше были «Доджерз»: неуклюжие косорукие работяги в Национальной лиге. (По крайней мере поначалу они в нее попали.) Тогда, в 1982 году, я был руками и ногами за «Метс».
И вот «Метс» приезжают в Лос-Анджелес, и нас с Джерри приглашают смотреть игру на «Доджер-стэдиум», в этот идиотский сектор на уровне земли, откуда ничего не видно. Из-за перепада высоты поля рассмотреть можно разве что аутфилдеров, да и то выше груди. Но тупорылые фанаты «Доджеров» воображают, что это охрененно крутые сектора. Они ни фига не понимают в бейсболе, приходят на третий иннинг и уходят во время седьмого (это у них известная фишка), а в промежутке слушают игру по радио, чтобы понять, что, к херам собачьим, происходит.
