Внешне все шло хорошо, да и чувствовалось прекрасно, по крайней мере на первый взгляд. Но внутри меня было что-то недоброе.
Я не сказал об этом Женевьев, но все время, пока мы путешествовали, я чувствовал глубокое желание быть дома в Остине, глубокое желание проснуться без расписанного по минутам дня, я ощущал потребность просто быть с моей женой и моими сыновьями.
Не всегда легко играть главную роль в успешном сериале. Не поймите меня превратно, это весело и волнующе, и я люблю свою работу. Я люблю своих коллег, свою команду, своего дорогого друга Сэма Винчестера. Мне нравятся истории, которые я рассказываю, и послание, которое я несу в массы. Я всегда буду благодарен за то, что зарабатываю на жизнь делая то, что люблю. Но каждый час, каждый день я чувствую сильное давление оттого, что если я напортачу и не буду работать должным образом, то 150 человек потеряют свою работу… 150 семей лишатся своего основного источника дохода. Иногда это очень угнетает.
Те из нас, кто сталкивался с депрессией и тревогой, знают, что демоны могут оставаться в состоянии затишья месяцами (или годами), а затем резко напасть.
Именно это и случилось со мной.
Всю свою взрослую жизнь (на самом деле я уехал в Лос-Анджелес, чтобы играть в сериале «Девочки Гилмор», когда мне было всего семнадцать) я варился в сумасшедшем бизнесе… бизнесе, который ценит внешность, обаяние, харизму, остроумие и облик безудержного оптимизма… бизнесе, где не всегда можно сказать: «Эй, я тоже человек. Иногда мне бывает больно». В бизнесе, где на тебя полагаются, чтобы сделать что-то непостижимое, и даже если ты стараешься изо всех сил, иногда ты можешь потерпеть неудачу. И из-за своей неудачи ты подведешь сотни людей на миллионы долларов (я принимал участие в съемках некоторых пилотных эпизодов других сериалов, которые так никогда и не увидели свет, и по сей день я все еще корю себя за их неудачу).
Я никогда не учился навыкам и техникам, которые позволяли бы мне уравновешивать все разрозненные части моего существования. Некоторые люди достигают своей точки кипения на более ранней стадии жизни. Когда начинается битва, некоторые терпят неудачу быстрее. Мне посчастливилось быть окруженным людьми, которых я люблю, которые поддерживали и принимали меня (хотя я сам все еще иногда не могу этого сделать). Таким образом, я смог прожить тридцать два года и измениться, прежде чем достиг своей личной точки кипения.
Но когда достиг, меня не отпустило.
После нескольких дней, проведенных с семьей Женевьев в Бельгии, она отправилась обратно в Остин к нашим сыновьям. А я должен был быть в Риме, затем в Дубае, затем в Австралии, прежде чем наконец вернуться домой. Я должен был вернуться в Остин примерно через две недели после Женевьев… примерно три недели я проведу вдали от своего дома и детей… и все это время я буквально буду путешествовать по всему миру.
У меня было несколько свободных дней перед поездкой в Рим на JIBCon 6, и я, будучи большим поклонником механических швейцарских часов (все еще один из моих личных «фандомов»), решил по пути остановиться в Женеве.
Мне не терпелось побывать в музеях часов, чтобы рассматривать оригинальные механизмы. Я не мог дождаться, чтобы увидеть единственные в своем роде предметы, которые хранятся за пуленепробиваемым стеклом в домах Rolex, Patek Philippe, Audemars Piguet, Vacheron Constantin и других. Я очень хотел проникнуться историей, традициями и мастерством и попытаться постичь знания часового ремесла благодаря пребыванию в Мекке часового мира (помните, я раньше думал, что у меня есть сила, так что простите меня).
Итак, в один из моих очень редких выходных дней, попрощавшись с Джен, которая возвращалась домой через Лондон, я направился к своему выходу в аэропорту Хитроу, чтобы сесть на рейс в столицу мира часов. Приземлившись в Женеве, я сел в такси и попросил отвезти меня прямо в музей часов.
Но тут мне сообщили, что я прибыл в свою Мекку во время национального праздника. Все было закрыто.
Вот это да.
Должно быть, это какая-то шутка.
Вы, должно быть, шутите надо мной? Или, что еще хуже, это вовсе не шутка? Может, это знак? Или послание? Что я сделал в своей жизни, что в единственный день года, когда у меня не было других дел, моя судьба сложилась так?
Я не люблю говорить о знаках – что я думаю или не думаю о них или об их месте (или отсутствии) в моей жизни. У каждого есть свое личное мнение по поводу знаков, совпадений или судьбы. Некоторые даже доходят до того, что делают это частью своей религии. Я не собираюсь вдаваться в подробности. Но достаточно сказать, что это была пресловутая последняя капля, которая сломала меня.
При взгляде назад это кажется смешным. «Да, Падалеки, музеи часов в Женеве были закрыты, когда ты там был. Но, по крайней мере, ты можешь позволить себе вернуться!», или «Ну, всякое бывает. Женева, конечно, не такое уж ужасное место, где нечем заняться двадцать четыре часа по пути из Лондона в Рим!», или «Почему бы тебе просто не посидеть в парке и не почитать замечательную книгу? Ты всегда ноешь о том, что у тебя больше нет возможности читать!» Я мог бы продолжать до бесконечности.
Но в тот момент (те, кто имел дело с тревогой/депрессией, могут это понять) меня словно оглушило.
Такая простая вещь, как прибытие в Женеву в национальный праздник, стала непреодолимым препятствием. Знак. Предзнаменование. Помеха. Предупреждение о том, что должно было произойти.
Вдобавок ко всем этим неделям, месяцам и годам я понимал, что хотел сломаться, но не чувствовал, что у меня есть на это разрешение.
Я сломался.
Все просто и ясно.
Я. Сломался.
Я сидел в парке в Женеве, окруженный тысячами людей, молодых и старых, празднующих свой прекрасный выходной день, и чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни. Вся моя боль, вся моя неуверенность в себе, вся моя беззащитность – все это всплыло наружу. Я ненавидел себя. Я ненавидел себя за то, что не нашел времени заглянуть в календарь, или позвонить заранее, или хотя бы составить план, который мог бы решить эту проблему. Я ненавидел себя за предположение, что музеи, конечно же, будут открыты, когда я там буду! Я ненавидел то, что мои друзья направлялись на восток, в Рим, а моя жена – на Запад, домой, а я был в чужом месте, где не было никого рядом. Хотя мой рациональный мозг говорил мне, что все в порядке и все будет хорошо, я не мог избавиться от ощущения, что хочу быть где угодно, только не там, где находился, что я хочу быть кем угодно, только не собой.
Прошло много часов. Пролилось много слез. Такие слезы не прекращаются до тех пор, пока у тебя не заболит живот от судорог. До тех пор, пока твое лицо не перестанет двигаться, потому что каждая капля воды в твоем теле уже вам не принадлежит. Такие слезы, которым все равно, смотрят ли на них прохожие (или, может быть, слезы понимают, что им все равно не спрятаться). Мои губы потрескались, но я не мог заставить себя пить воду. Мне казалось, что все, что я выпью, пойдет обратно. Мне буквально приходилось держать глаза открытыми двумя пальцами, чтобы видеть внешний мир.
