– Влад, мне сейчас не до твоих похабных шуточек и тебе скоро будет тоже.
Меня и до этого неслабо резануло через трубку раздражающим голоском Грэйсона, как будто он реально возник за моей спиной, процедив мне в шею сквозь апгрейдированные люминиром зубы свою вступительную судебную речь. А сейчас так и вовсе обдало по оголённым нервам позвоночника жгучей кислотой, которая тут же сменилась мгновенно вымораживающими каплями жидкого азота.
Если что-то действительно случилось очень и очень для меня плохое, Спенс незамедлительно воспользуется данным шансом, чтобы приложить меня по самое не балуй.
– А ты-то сам способен обойтись без столь излюбленного для тебя пафоса, милый? Было бы что-то действительно весьма для меня серьёзное, сказал бы сразу…
Я сам не заметил, как внутренне сжался, вернее, как мои внутренности скрутило в то ли ноющий, то ли тупо пульсирующий комок зарождающейся паники, а вместе с ней и боли. Кажется, даже лёгкая испарина проступила на лбу, под носом и на пояснице. Недавняя каменная эрекция помахала на прощание быстро слабеющей «ручкой».
Ещё и этот недомерок, явно спецом, ответил не сразу, решив (впрочем, как и всегда) поиграть в драматические паузы от Марлона Брандо. Да, садистских рудиментов у Спенсера Сесила Грэйсона (в миру и по прадедушке польского еврея эмигранта Грабовского) хватало с избытком на все случаи жизни.
– К твоему сведенью я звоню из больницы, если что… – наконец-то он распечатал свой далеко нечувственный тонкогубый рот (увы, но память сама нарисовала перед внутренним взором не самую приятную картинку упитанного, розовощёкого лица милого скромняжки Спенса) и… Земля под моими ногами какого-то лысого хера дрогнула.
Я и не думал, что окажусь настолько неподготовленным к подобному роду неожиданностям. Видимо, пережитое перед этим чтение чьего-то неформального и до жути пробирающего опуса как-то размягчило моё подсознание, подточив заодно железобетонный до недавнего времени фундамент эмоционального каркаса. Короче говоря, я дал слабину. Причём весьма нехилую.
– А что так? Предварительные игры закончились чем-то непредвиденным? Бутылка не желает выходить обратно без хирургического вмешательства? Или так глубоко зашла? – слава всем ретроградным планетам, контузило меня не до полной потери речи, как и не лишило способности «беззлобно» шутить. Правда, последнее, больше походило на условный рефлекс, когда говоришь, скорее, на чистом автомате, чем до конца осознаешь, что именно выдаёт твой бескостный язык. – Я же столько раз тебя предупреждал, Спенс, твои тайные пристрастия ничем хорошим для тебя не закончатся.
В этот раз Грэйсону хватило ума не вступать со мной в словесные перепалки, тем более, что именно на его руках сейчас находились все основные козыри. А ещё точнее, большая остро заточенная секира, которой он не преминул рубануть меня наотмашь с хорошо скрытым самодовольством.
– Карл в реанимации. Перелом бедра в трёх местах и сильное сотрясение мозга до глубокой потери сознания. Лицо тоже неслабо помято, с позвоночником вроде бы всё нормально, но нагрузка оказалась настолько серьёзной, что теперь ему придётся носить бандажный корсет не менее месяца. В общем, жить будет, так что можешь особо не напрягаться. Хотя, по всем законам классики жанра, это ты должен находиться сейчас здесь на моём месте и обзванивать всех своих родственников с ближайшими Карлу друзьями.
«Ты-то сам как? Хотя бы высыпаешься?» – «Да всё путём. Как обычно. Ничего нового, кроме этих текстов. Никаких тайных сигналов, если что, я тебе не подаю.»
В этот раз земля не просто дрогнула под ногами. Я не заметил, как осел обратно на диван, неосознанно хмурясь и глядя в разверзнувшуюся передо мной чёрную дыру параллельного измерения. Казалось моё отчаянно пульсирующее сознание сопротивлялось перед её ненасытной бездной на чистых инстинктах и вопреки моему полностью отупевшему состоянию, словно жило своей отдельной жизнью, проявляя удивительные навыки по самовыживанию и конвульсивной стойкости.
– Где он? – я даже не сразу понял, что этот прозвучавший только что хриплый голос исходил из недр моего резко пересохшего и практически пережатого паническим удушьем горла.
Похоже, с сегодняшнего дня Спенс будет завсегдатаем не одного лишь моего пожизненного чёрного списка, но и тем гонцом с плохими вестями, которого я буду с особым садизмом расчленять в своих не в меру больных фантазиях в тоскливые серые будни и крайне депрессивные моменты.
Нельзя так бить людей по голове, ещё и со спины. Их в принципе против их согласия бить нельзя, а подобным изощрённым способом и подавно. Я, конечно, тот ещё засранец и даже в чём-то извращенец, но насилие (особенно ради насилия) меня никогда не заводило. Поэтому Грабовского-Грейсона я и не переваривал по всем показателям. Поскольку это недоразумение с бесформенным и вроде как по умолчанию мужским телом ни дня не мог прожить, чтобы не попить из кого-нибудь крови. Неважно чьей, человеческой или животной.
Я и после его телефонного звонка не мог теперь отделить его раздражающий образ от нанесённого им удара, подпортившего кару Спенса, как говорится, дальше уже просто некуда. Ему удалось это сделать снова, постучать снизу, в который уже, млять, раз. Может поэтому меня так и колбасило, когда я с частичными провалами памяти пытался пересечь расстояние от своего кондоминиума до озвученного этим долбоёбом медцентра. Кажется, на это ушла целая вечность и даже небольшая пробка по пути. Если бы меня так не скручивало и не бомбило, я бы, наверное, сразу заказал вертолёт с профессиональным пилотом, поскольку мой собственный автопилот был полностью сбит с заводских настроек, требуя глубокого переформатирования и тройной прошивки.
Я даже не знал, чем меня больше всего выбешивало – тем, что я едва не последний узнал о несчастном случае с Карлом или тем, что эту новость мне преподнес никто иной, как недомерок Грейсон. Не говоря о том факте, что в эти минуты я мало чем походил на себя прежнего и успокоиться мог только тогда, когда моим глазам предоставят прямые доказательства в виде живого пусть и относительно целого, но не превращённого в тухлый овощ брата.
– Простите… Эй! Вы куда это? Да стойте, я вам говорю!..
Я заметил её не сразу. Даже после того, как её ухоженная бледная ладошка упёрлась в мою грудь, намереваясь столь тщедушным рефлекторным жестом хоть как-то меня притормозить.
Я, конечно, притормозил, правда, чуть погодя и всё ещё не осознав до конца, что ко мне без моего на то разрешения кто-то прикоснулся. И не просто прикоснулся, но и попытался отпихнуть в обратную от дверей больничной палаты сторону.
– Ты ещё кто такая? – вот тогда-то я её наконец-то заметил, хоть и не вполне осознанно. И это несмотря на то обстоятельство, что наши лица находились друг от друга на очень близком расстоянии. До меня лишь в тот момент дошло, что ударивший мне в нос лёгкий аромат то ли «лекарственных» парфюмов, то ли едкого эвкалиптового масла принадлежал именно этой курице.
Ну, хорошо. Далеко не курице. Её мордашка, на удивление, оказалась очень даже симпатичной. При иных обстоятельствах я бы мог вполне назвать её красивой и даже с интересом, более тщательно её осмотреть. Возможно не торопясь, смакуя каждую секунду и замеченную мною деталь-мелочь. Но только не сейчас. Не в те бешеные мгновения, когда перед моими глазами едва не буквально сотрясается весь мир, намереваясь расплавиться в огненных всполохах, подобно киноплёнке, застрявшей в кинопроекторе во время короткого замыкания.
