— Это потрясающе, Люк.
Его лицо расслабилось, и он снова взял меня за руку; на этот раз легко, по-дружески.
— Пойдемте со мной, я хочу показать вам вид сверху.
Обстановка в каждой спальне была простой и состояла из железной кровати и старого шкафа — вечных вещей, которые остаются после того, как жилище покидают обитатели. Казалось, будто монахини только что вышли из комнаты, спустились по лестнице и, шагнув за дверь, растворились в истории.
— Вот ваша спальня. — Он первым прошел в залитую солнцем комнату.
Кровать, расположенная в углу, была покрыта лоскутным одеялом; на подоконнике стояли полевые цветы в стеклянной банке; в открытом окне за оливковыми плантациями и виноградниками виднелись горы. К дому примыкала лужайка со старой голубятней, за деревьями поблескивала вода.
Люк встал рядом со мной у окна.
— Я спал на этой лужайке, когда был мальчиком. Дедушка любил готовить еду на улице. Он был художником, как и его дед; именно он привил мне страсть к рисованию. Родители оставляли меня здесь на лето — это были лучшие мои месяцы.
Плечо Люка касалось моего, тепло его кожи, проникающее через рубашку, сливалось в единое целое с пением птиц, стрекотом цикад, запахом травы. Я знала, он не хочет перемен; все должно было остаться так, как было испокон веков.
Люк немного помолчал, наблюдая за белым голубем, кружившим над голубятней.
— Офелия и Блейк хотят все обновить к следующему туристическому сезону.
— Разве вы обязаны с ними соглашаться?
— Нам нужны деньги. Офелия, как и Блейк, любит жить на широкую ногу. Необходимо платить за школу, а мы уже потратили мое наследство. Они думают, что мы сможем поправить дела, сдавая дом отдыхающим. Может, они и правы.
Я представила, как легко можно испортить этот дом: выровнять стены, вставить двойные зимние стеклопакеты. Убрать голубятню, чтобы освободить на лужайке место для бассейна, гул фильтров и насосов которого станет заглушать пение птиц.
— Будьте крайне аккуратны, — сказала я. — Ваш дом прекрасен таким, какой он есть.
Люк посмотрел на меня и задумчиво кивнул.
— Это все, что мне нужно было услышать. Спасибо. — Затем он улыбнулся. — Давайте поплаваем! Полотенце в шкафу. Спускайтесь, когда будете готовы.
Я наблюдала за ним из окна, пока переодевалась. Он перетаскивал бревна из штабеля у деревьев к яме за домом. Коко бегала за ним туда-сюда, виляя хвостом. Люк разделся до шортов, он был широкоплечим, загорелым, мускулистым и выглядел очень молодо. Сознавая, как бледна моя кожа, и то, что моя грудь уже не так упруга, как прежде, а бедра не идут ни в какое сравнение с бедрами молодой женщины вроде Офелии, я завернулась в большое полотенце. Красный педикюр придавал мне смелости.
Торопясь босиком по коридору, я проскочила мимо открытой двери в большую комнату слева, которую не заметила прежде. Там на полу и на столе лежали картины, на стенах и на ставнях висели приклеенные скотчем рисунки. Сотни работ в ярких красках, насыщенно-желтых и зеленых — сияющие оливы на переднем плане, горы позади, белевшие на фоне неба. Но большинство пейзажей было не закончено — где-то были прорисованы только деревья рядами, где-то — листья крупным планом. На одних — только мазки, другие тщательно детализированы. Множество изображений коры и ракушек перемежались с набросками Коко, дремлющей возле двери на солнышке. На одном листе бумаги прямоугольники разных оттенков зеленого составляли цветовую шкалу. На другом человек собирал вишни с невысокого дерева. Этот рисунок повторялся много раз, будто художник пытался добиться эффекта, которого никак не мог достичь.
— Я забыл закрыть дверь. — Очевидно, Люк поднялся наверх, ища меня; я не слышала, как он вошел в комнату. — Обычно я никому не показываю свои работы.
— Простите. — Я почувствовала, как вспыхнули щеки. — Меня привлекли яркие цвета, я не хотела совать нос не в свое дело.
— Смотрите, если хотите. Можете высказать свое мнение.
Я подошла к лежащему на столе у окна листу бумаги с изображением лимонов в глиняной миске на голубой скатерти. Цвета были настолько сочными, что я почти ощутила кислый вкус во рту.
— У вас настоящий дар, Люк. Вам следует заниматься живописью, а не проектировать дома.
— Скажите это моей жене. — Он улыбнулся с легкой грустью.
Офелия снова была с нами — так явно, будто стояла рядом с мужем, положив руку ему на плечо и встряхивая блестящими на солнце светлыми волосами. «Моей жене». Сомнения и желания, тепло его руки, адресованные мне улыбки — все это не имело значения. И как я выгляжу по сравнению с ней — тоже. Люк был несвободен. Сердце защемило от разочарования, и это было безумием — он все равно меня не хотел. А если бы и хотел — я тоже была несвободна.
— Где сейчас Офелия?
— Она не приезжает сюда так часто, как я; ей нужно присматривать за художественной галереей, которой она помогает управлять, а ведь есть еще и Оскар. Думаю, они будут здесь в августе, на школьных каникулах. — Люк улыбнулся. — Ну, идемте же купаться!
Коко сидела в тени, но подбежала ко мне, как к давней подруге. Я подхватила собачку на руки, от ее маленького крепкого тела исходило необъяснимым образом успокаивающее тепло.
Мы пересекли лужайку и пошли между соснами, под ногами хрустели сухие иголки. Пруд был совсем рядом, большой и круглый, какие бывают в английской деревне. Его питали водой оросительные каналы с полевыми цветами по берегам. Я почти ожидала увидеть уток, выплывающих из камышей.
Безмятежная гладь пруда отражала траву, деревья и небо. Я сбросила полотенце и соскользнула с берега в воду. Лягушка прыгнула и проскочила под моим локтем, мелькнув радужной кожей и перепончатыми лапками. Вода была прохладной, мы плавали на спине, подставив лица солнцу, а Коко устроилась на берегу, намереваясь поспать. Жаркие лучи согревали кожу, стрекотание цикад и пение птиц умиротворяли. В моей голове ничего не осталось: ни темного лекционного зала, из которого я сбежала, ни мыслей об Офелии, Нейтане и даже Лиззи. Это были мгновения одних лишь ощущений, пролетавшие под солнечным светом.
Когда мы вернулись, Люк показал мне, где находится летний душ. Тот был за домом, под деревянным навесом, от которого пахло нагретой сосной. Я вошла внутрь, и откуда-то сверху выпорхнула ласточка, похожая на зазубренную темно-синюю стрелу. В осколке зеркала, пристроенном на перекладине, я увидела свои глаза, покрасневшие и опухшие от воды. Я обгорела на солнце, все тело покалывало — оно будто возвращалось к жизни. Поднявшись в спальню, я достала голубое платье. Расчесывая волосы, я услышала тихие скрипучие звуки. Даже здесь, даже сейчас я вздрогнула от страха.
Люк насвистывал в саду, расстилая пледы, расставляя стаканы на низкой каменной загородке, разжигая поленья под грилем. Рядом стояло ведро с рыбой. Я поспешила вниз. Он налил вина, и мы подняли бокалы.
— Я только что слышала, как затихает дом, он будто разговаривал сам с собой.
