Крепко сжав сумку и готовясь закрыться ею, если ко мне приблизятся, я рванула бегом. Сумка колотила меня по ногам, дыхание с хрипом вырывалось из горла. Если меня и преследовали, то я не слышала шагов. Я промчалась, задыхаясь, по мокрой траве на лужайке, сквозь маленькую белую калитку, через дорогу налево, а затем оставшиеся несколько ядров до Норт-Кэнонри. Большие деревянные ворота были открыты, и я вбежала внутрь.
Красный «Мерседес» Люка исчез — видимо, его забрала полиция, и теперь он был у криминалистов. На месте был только черный «Астон Мартин» — Офелии или Блейка, я не знала, чей именно.
Все еще задыхаясь, я постучала в дверь. Офелия открыла мгновенно — должно быть, ожидала с другой стороны. Она жестом пригласила меня войти, ее лицо белело в полумраке. В холле за ее спиной стояли большие коробки — те, что используют компании по переезду.
— Оскару хуже. — Ее лицо было непроницаемым, но ладони крепко сжаты в кулаки. — Я была в Лондоне, когда мне позвонила Эбби. С тех пор все хуже и хуже.
Офелия повела меня вверх по ступеням, через лестничную площадку, мимо закрытых дверей. Я пересекала границы ее территории, хотя, конечно, уже делала это. Чувство вины словно витало в тени дверных проемов и в оконных нишах. Мы вошли в комнату в конце коридора. Возле окна стояла кровать, вдоль стен тяжеловесная мебель, на полу ведро. Пахло рвотой. Тонкая фигурка вытянулась под одеялом в тусклом свете прикроватной лампы, светлые волосы разметались по подушке.
Офелия включила верхний свет, но Оскар застонал, и она немедленно погасила его.
Глаза мальчика были закрыты, лицо имело оттенок глины. Я обхватила пальцем его запястье, кожа была горячей. Посчитать пульс было невозможно, он скакал галопом.
— Оскар, это доктор Гудчайлд. Твоя мама просила взглянуть на тебя, потому что тебе нездоровится.
Ответа не последовало.
— Мне нужно осмотреть твой животик, ты не против?
Послышался слабый шепот. Я стянула одеяло, приподняла пижаму и посветила фонариком на кожу груди и живота. Слева, на нижней части грудной клетки, прямо под сердцем виднелась небольшая отметина, похожая на след от красного фломастера. Она не бледнела при нажатии.
Я попыталась наклонить голову Оскара вперед, но тот воспротивился, резко вскрикнув. Я поманила Офелию из комнаты.
— Позвонив мне, вы были правы. Это очень серьезно. — Я кивнула, давая ей пару секунд собраться с силами. — Боюсь, у Оскара менингит.
Ее глаза расширились от страха.
— Вот как мы поступим. — Я должна была проделать одно из неотложных действий, которым обучают на первых курсах медицинского университета. — Если вы согласны, я введу Оскару антибиотик, но, поскольку меня отстранили, это будет незаконно.
Во взгляде Офелии мелькнула беспомощность:
— У меня нет выбора.
— То есть вы согласны?
— Конечно.
— У него нет аллергии на пенициллин?
Она отрицательно покачала головой.
Нужно было действовать очень быстро. Я открыла сумку, перебрала пузырьки с лекарствами и отыскала бензилпенициллин. Срок годности, к счастью, не истек.
— Перезвоните в скорую и скажите, что врач диагностировал менингит. Если потребуется, дайте мне трубку.
Я взяла шприц и иглу, достала ампулу со стерильной водой, набрала ее, ввела в пузырек с порошком, встряхнула и втянула содержимое в шприц. Затем сменила иглу.
— Чтобы побороть инфекцию, мне нужно сделать тебе укол антибиотика, — сказала я Оскару.
Когда игла вошла в ягодицу, мальчик даже не вздрогнул, он все глубже погружался в беспамятство.
Снова появилась Офелия:
— Скорая уже в пути.
— Дайте мне мокрую марлю, нужно снизить температуру.
Через несколько секунд холодный компресс был поставлен, и мы молча ждали, стоя рядом по одну сторону кровати. В комнате было тихо. Офелия, казалось, едва дышала, не отрывая взгляда от лица Оскара. Я считала пульс и, когда началась рвота, успела повернуть его голову набок. Он застонал, на подушку хлынул поток желчи.
Прибыла бригада скорой, они действовали быстро и осторожно. Оскар снова застонал, когда его перекладывали на носилки, и Офелия вздрогнула. У нее на лбу проступили мелкие капли пота, словно это она была больна. Я промолчала. Не все было потеряно, если Оскар сохранил способность стонать, тишина стала бы по-настоящему тревожным симптомом.
Как ни странно, в машину скорой помощи пустили нас обеих. Сказали, что я имею право, как врач. Возможно, чувствовали себя виноватыми за задержку. Если они и знали о моем запрете на работу, то проигнорировали его. На коже Оскара появлялось все больше пятен — несколько на шее и одно на правом веке. Мне передали катетер для капельницы, который я вставила в его локтевую ямку — вены на руках «убегали». Я ввела еще одну дозу пенициллина, а затем прикрепила к капельнице мешок с физраствором. Жидкость быстро побежала вниз по трубке. Когда я надевала на лицо Оскара кислородную маску, машина замедлила ход, мы прибыли в больницу. Время, казалось, остановилось. Я даже забыла, что Офелия рядом. Мы выскочили вслед за носилками, не обернувшись на визг автомобильных тормозов за спиной, — мы старались не отстать. Оскара завезли в инфекционное отделение и сразу же в смотровую. Молодая медсестра показала нам комнату для посетителей и пообещала, что кто-нибудь выйдет, когда появятся новости.
Комната была теплой и хорошо обставленной. Я ожидала увидеть пластиковые стулья вдоль стен, но там были мягкие кресла, глубокие и удобные. Офелия расхаживала взад-вперед перед окном, ее тонкий профиль рассекал темноту за стеклами, как нож.
Через полчаса вышла врач. Люмбальную пункцию сделали успешно. Спинномозговая жидкость оказалась мутной, что указывало на бактериальную инфекцию.
— Хорошо, что Оскару сразу ввели антибиотик.
Доктор обернулась ко мне и признательно кивнула, ее круглые карие глаза смотрели устало, но тепло и с одобрением. Офелия тоже перевела на меня свой ровный взгляд, в котором читалось скорее уважение, чем благодарность. Теперь я стала ей не только врагом, но и помощницей.
Снова появилась медсестра. Офелии позволили взглянуть на Оскара, и она жестом позвала меня с собой в затемненную боковую палату. Мне сразу бросились в глаза обрисованные простыней узкая грудь и кости таза мальчика. На его пальцах, вцепившихся в постельное белье, появилось еще одно красное пятно. Офелия присела на корточки возле кровати и коснулась его головы. Ее взгляд ничего не выражал, она смотрела на лицо своего сына под кислородной маской так, словно этот худенький ребенок мог быть чьим угодно.
Вернувшись в комнату для посетителей, Офелия снова стала мерить ее шагами. Ее лицо становилось все бледнее. Через пять минут я не выдержала и взяла ее за руку:
— Садитесь, Офелия.
Я подвела ее к креслу и выключила лампу. Комната погрузилась в спокойную темноту, нарушаемую только светом из коридора.
