— Доктор поговорила со мной очень любезно. Я думаю, вы вовремя укололи пенициллин и спасли Оскару жизнь. Спасибо. — Он не шутил, тень пробежала по его лицу, покрытому легкой щетиной. — Я люблю этого парнишку больше всего на свете.
— Я очень устала, Блейк. Я не спала всю ночь.
Если бы получилось убедить его уйти, прежде чем он себя изобличил, я смогла бы позвонить Лиззи, предупредить ее, а потом сообщить в полицию.
— Я уйду, но сначала мне нужна картина.
— Какая картина?
Он улыбнулся:
— Та, что в сумке с лямкой, которую вам отдал Люк. Я сам это видел.
— В кофре? — Мое недоумение было искренним. Я не представляла, как он смог узнать.
Блейк изменил позу, устраиваясь в кресле поудобней, но внимательно наблюдал за мной, будто любуясь эффектом, который произвели его слова.
— В мае я пытался записаться к вам на прием. Хотел задать несколько вопросов и выяснить, что вам известно. Люк встречался с вами как пациент, потом я видел вас вместе на вечеринке Офелии. Между вами что-то было, бурлила какая-то химия. Уже тогда я подумал, что это можно использовать. Я притворился больным, чтобы посмотреть, смогу ли что-нибудь из вас вытянуть, но в клинике сказали, что вы уехали на конференцию в Париж. — Он улыбнулся. — Я знал, что Люк тоже во Франции, я собирался к нему на следующий день. Я догадался, что вы обязательно встретитесь, и сел на ранний поезд в Арль, чтобы пробраться в сад, сфотографировать вас вместе и впоследствии, если понадобится, использовать снимки для шантажа. Я стоял на платформе в очереди за мороженым, когда вы проходили мимо. Ничего удивительного, ведь вы рассчитывали исчезнуть до моего приезда. Откуда вам было знать, что я явился раньше? — Блейк подался вперед, сузив глаза. — Я сделал нужные мне снимки, но был очень удивлен, когда увидел, что Люк отдал вам сумку с моей любимой картиной внутри.
Все вернулось в одно мгновение: слезы, кофр на моем обгоревшем плече, приближавшийся поезд. Блейк, должно быть, стоял в нескольких дюймах и фотографировал нас на свой телефон.
— С чего вы взяли, что внутри была какая-то картина?
— Потому что видел, как Офелия положила ее в эту сумку. Черт побери, я даже купил сейф, в котором она хранилась!
— У Люка целая комната картин. Я уверена, он отдаст вам любые, какие попросите. А те, что в кофре, я обещала Офелии. Они нужны ей для Оскара.
Блейк запрокинул голову и расхохотался.
— Ох, Рэйчел. Офелии не нужны картины для Оскара. Она хочет забрать одну-единственную для себя. — Он склонил голову набок, его лицо помрачнело. — Проблема в том, что я тоже.
— Полагаю, жена и сын имеют приоритетные права на имущество Люка. Давайте обсудим это позже. — Я не могла до конца поверить в нового Блейка. Прежний должен был быть где-то рядом и оказаться добрее, если бы я до него достучалась. — Мне нужно поспать. Я устала, это была долгая ночь.
— Похоже, Офелия настроила вас против меня. — Его голос стал холоднее, мои мольбы не сработали. Прежний Блейк исчез, если он вообще когда-то существовал. — Полагаю, она рассказала вам свою любимую историю, которой постоянно мне угрожает. Блейк — злобный преступник, обрюхативший сестру в нежном возрасте.
Наверное, на моем лице он прочитал что-то вызвавшее его смех.
— Я так и знал. Надо думать, она не упомянула настоящего отца Оскара, студента-художника из Беркли?
— Она не училась в Беркли. — Я почувствовала, как гневный румянец поднимается от моей груди к лицу. — Я знаю всю правду — ваша мать вас бросила, а отец был пьяницей. Она забеременела от вас, а потом вы вместе сбежали!
— Наши родители — успешные искусствоведы. — Его взгляд был ровным, тон очень спокойным. — Я дядя Оскара, а не его отец. Я обожаю свою сестру, но инцест для меня за гранью допустимого. Офелия была студенткой в Беркли, изучала историю искусств, а на третьем курсе забеременела от парня по имени Дэн. Это довольно славный малый, но у них не сложилось. Ей за тридцать, а не двадцать пять, ее внешность вас обманула, как обманывает всех.
Похоже, он говорил правду. Меня одурачила внешность Офелии, история об инцесте тоже, но я верила в ее страх. Когда Блейк сидел так близко, мне тоже было страшно.
— Я не его отец, но гораздо ближе Оскару, чем Дэн или Люк, — продолжал Блейк, как бы утверждая свои права на ребенка. — Я присматривал за ним, пока Офелия работала в галерее, подбирая произведения искусства для супербогатых клиентов и мужа себе среди них.
— Если она стремилась к богатству, то почему выбрала Люка? Я знаю, вы положили глаз на его дом, но он вовсе не из тех супербогатых…
— Да, мне не терпится заполучить этот дом, но в остальном вы ошибаетесь. Люк богат. У него сто миллионов долларов.
— Это нелепость какая-то! — Я бы рассмеялась, если бы не была так напугана.
— Впервые увидев картину, которая висела на стене той темной кухни на юге Франции, Офелия сразу поняла, что она бесценна, но, будучи умной девочкой, не подала виду.
— Эта картина написана прапрадедом Люка, художником-любителем.
— Это картина Ван Гога.
В наступившей тишине я услышала, как пробил колокол собора, а затем открылась и снова закрылась соседская дверь. Хелен вышла за покупками. Беспокойство об Оскаре, должно быть, сказалось на психике Блейка — он не соображал, что говорил.
— Мы оба устали, Блейк. Переутомились. Это ошибка…
— Моя сестра не ошибается. Она знает всех художников вдоль и поперек. Ван Гог был щедр. Он дарил свои работы всем подряд, включая своего психиатра, который жил по соседству с лечебницей в Сен-Реми и также увлекался живописью. Нетрудно представить, какая связь образовалась между ними. Переставшему голодать и отдохнувшему Ван Гогу стало лучше в этой больнице. Картины, которые он там написал, шедевральны. И он был благодарен людям, которые заботились о нем.
Блейк кивнул, будто сам себе, он тщательно выстроил эту стройную теорию.
— Он отблагодарил своего врача настоящей картиной, а не набросками, которые обычно раздавал. Тот повесил ее над кухонной раковиной, чтобы видеть каждый день. Возможно, он сказал родным, что написал ее лично, а может, они пришли к такому выводу сами. Ван Гог тогда еще не был знаменит, а после смерти доктора никто уже ни о чем не задумывался. Это была просто картина, висевшая на стене. Она покрывалась пылью, но, по счастью, оставалась все эти годы в плохо освещенном месте. Дом переходил по наследству от поколения к поколению, предки были такими же затворниками, как Люк, посетителей было немного. — Тут он рассмеялся. — И вот появилась Офелия. Она не могла поверить своим глазам. Она не проронила ни слова, но настояла, чтобы картина хранилась завернутой и надежно спрятанной. Люк был озадачен ее суетой, но картина ему нравилась, и он согласился. Он ни о чем не догадывался.
Но я сомневалась, что это было так. Люк просил меня беречь картину, рассматривал ее с восхищением. «Сама суть Винсента», — прошептал он в ту ночь, когда пришел ко мне домой. Возможно, все это время он знал о ее авторстве, но просто решил оставить там, где она висела всегда, и тайно любоваться ею. Он надеялся, что никто ничего не узнает — по крайней мере, до тех пор, пока порог его кухни не перешагнула Офелия.
