– Слушаюсь.
– Нам нужна постоянная артиллерийская подготовка, – напоминает Серигот. – И не только минометами, но и дальнобойной, с Вертисе-Кампа.
– Не думаю, что рекете попрут наверх, – успокаивает его Гамбо. – Вчера и сегодня им крепко досталось.
– А мавры? Завопят на своей тарабарщине – и полезут.
– Полезут – встретим. Наших ребят аллахом не напугаешь.
– Да, но фашистскому начальству плевать, сколько их перебьют. Погонят, как всегда, волна за волной. Пушечное мясо. Чтоб дошли сто, пятьсот положат. А чтобы не дошли, надо еще больше перебить.
– Спокойно, Феликс. Перебьем. У тебя пулеметы хорошо пристреляны?
– Лучше не бывает, – отвечает лейтенант. – Немного по диагонали, как подобает. И патронов навалом.
– Вот и славно. Дашь им взбучку.
Гамбо показывает на полевой телефон в открытом бакелитовом корпусе. Провод, защищенный землей и камнями, змеится между скал.
– Меня еще бесит, что эта штука стала барахлить.
– А что такое?
– Соединяет через раз. Кабель проходит возле кладбища – его могло повредить осколком. Я просил проверить.
– Без телефона придется связных слать… – замечает Гарсия. – Хреново будет.
Гамбо шлет ему едко-насмешливый взгляд:
– Ну, маршал Фош, теперь скажи мне что-нибудь такое, чего бы я не знал.
– А что сказал подполковник Ланда? – вмешивается Серигот.
– Чтобы укрепились как следует, а он поможет чем сможет.
– Так говорит Чуминовский, знаменитый большевистский тактик.
– Ладно. А по делу?
– Чтоб держались любой ценой.
– Я этого и боялся. И мне не нравится, как это звучит.
– Да и мне тоже, – добавляет Ортуньо.
– И мне. «Любой ценой» всегда значит «ценой жизни».
– И что ты придумал, майор?
– Если останемся на связи, выполним приказ.
– А если не останемся?
– Будем держаться с утра до ночи, попрут фашисты или нет. Если к тому времени ситуация в Кастельетсе улучшится – а Ланда побожился, что улучшится, – восстановят контакт с нами.
Серигот смотрит на него с сомнением:
– Повторяю свой вопрос… А если нет?
– Там видно будет.
Но капитан не отводит глаз. Гамбо слишком давно знает его, чтобы поверить, будто он удовольствуется таким уклончивым ответом.
– А если не будет?
Покачав головой, майор со вздохом ведет пальцем по карте от высоты к городку – ведет медленно и словно с трудом. Муха садится ему на палец.
– В таком случае нам придется оставить Пепе и двинуться к Кастельетсу.
Ортуньо и комиссар озадаченно склоняются над планом, а капитан по-прежнему смотрит на командира.
– За двадцать четыре часа ситуация может ухудшиться, и ты это знаешь, – произносит он холодно. – А сейчас у нас было бы больше возможностей.
– Ты что – не доверяешь мне?
– Я не доверяю тому, что тебе сказали. Ты ведь не из тех, кто будет впустую гробить людей. Пепе – это мышеловка, и в других обстоятельствах мы давно бы уж собрали свои манатки и отступили бы в город… Ну, договаривай!
Снова вздохнув, Гамбо расстегивает нагрудный карман рубашки и достает оттуда вдвое сложенный листок:
– На вот, читай. Связной доставил из штаба бригады. В собственные руки и под расписку в получении.
Всем подразделениям вверенной нам бригады оставаться на занимаемых ими позициях, а в случае оставления их – немедленно контратаковать и выправить положение. Потерянная позиция должна быть возвращена. Ответственность за выполнение настоящего приказа возлагается на начальствующий и командный состав всех уровней.
Подпись: Рикардо, политкомиссар XI сводной бригады 42-й дивизии.
30.06.1938 г.
Серигот читает, потом передает бумагу лейтенанту Ортуньо и зло взглядывает на Рамиро Гарсию:
– Слышь, комиссар… Ты знал об этом?
Тот, явно испытывая неловкость, кивает:
– Десять минут назад узнал.
– Да ведь это не боевой приказ, мать их так. Это прямая и явная чекистская угроза!
– Впрочем, вполне в духе Русо, – говорит Гамбо. – Хоть он и уверяет, что это приказ по армии, стоящей на Эбро.
– И подполковник Ланда согласен?
Командир батальона Островского пожимает плечами:
– Ланда сам живет и другим дает жить. Или в данном случае – умереть.
Серигот глумливо подводит итог:
– Так наступил день святого Дроздеца.
Солнце уже передвинулось на другую часть Кастельетса. Вивиан Шерман жует русскую тушенку, отдающую бензином, и смотрит на склон восточной высоты.
– Ага, вот и Чим идет.
Фил Табб, лежавший рядом с ней в канаве, приподнимается, чтобы разглядеть. Приподнимается слегка, потому что невозможно угадать, когда франкистская артиллерия откроет огонь и начнет засыпать снарядами обратный скат высоты и открытое место перед сосновой рощей, над которой вечно, никогда полностью не рассеиваясь, висит пыльное марево.
– И как будто не торопится.
– Торопыг тоже убивают.
Чим Лангер спускается по откосу, а навстречу ему, так же как он, стараясь не выходить в открытое пространство, поднимаются интербригадовцы, посланные усилить оборону на гребне высоты, на которую с другого склона идет ожесточенная контратака. Вивиан и Табб уже довольно давно сидят в этой канаве: они видели, как сначала 2-я рота батальона Джексона овладела вершиной высоты и как теперь, после яростного отпора националистов, туда же направляется и 1-я.
Лангер наконец добирается до них. Он весь в серой копоти: много продирался через обугленные кусты на склоне. И вот, пригнувшись, прикрывая камеры ладонями, бегом преодолевает последний отрезок, падает в канаву. И с трудом переводит дух.
И начинает рассказывать. Атака была тяжелой: фашисты, хоть не успели как следует окопаться, отбили ее. Республиканцы откатились, но не прошло и часа, как вернулись с артиллерией, выдвинув ее вперед, и с этой минуты противники оказались очень близко друг к другу, и схватка шла на самом хребте. По этой причине Ларри О’Даффи попросил капитана Манси двинуть в бой резервную роту.
– Сам О’Даффи наверху, сдерживает натиск. Я его видел там.
– И как же брали хребет? – интересуется Табб.
– Лихо брали. Интербригадовцы действовали стремительно и дружно. Восхитительно, я бы сказал. Глядя на них перед боем здесь, внизу, не поверил бы, что они могут так воевать.
