Но уже было некому. Пока я карабкалась наверх, солнце успело скрыться за горизонтом, а пыль улечься. Колесниц больше не было. С моря тянуло солью и свежестью. Я устремилась вниз, к огням селения. Но усталость взяла своё. К тому же, хоть я и понимала, что мне нужно в низину, идти туда совершенно не хотелось. Прямо протестовало что-то внутри! А после встречи с недружелюбными возницами и подавно.
Сойдя с дороги в другую сторону, я сжалась в комочек у корней большого дерева, закуталась в невесомый платок и уснула.
Проснулась в предрассветном сумраке от холода и голода. И сразу сообразила, почему мне надо было в селение: в людских домах тепло, это я откуда-то знала точно, и там была еда. Позже, размышляя на тему, что предшествовало потере памяти, я отметила, что удивления место, с которого начинались мои воспоминания, не вызвало - я знала названия предметов, имена животных и птиц, знала о людях и других расах и вообще прекрасно ориентировалась. Потому сделала вывод, что я из тех мест.
Но кто оставил семилетнюю девочку на обочине, так и осталось загадкой.
Зябко кутаясь в платок, я продолжила спуск по горной дороге.
До чего же она оказалась длинной! Уж не знаю, как я передвигалась до этого, может, тоже ездила на колесницах, кто знает, но солнце уже стояло в зените, когда к голоду присоединилась жажда, к усталости - измождённость, а я проделала лишь половину пути!
Мимо череды домов с покосившимися крышами я прошла, не задумываясь. Несмотря на голод и жажду, заходить туда не захотелось. И дело не в кособоких домишках, не в скудости какой-то даже... Просто у подножия домиков стелилась тёмная нехорошая позёмка, от которой так и веяло тревогой.
Навстречу мне шёл краснощёкий мальчик и ел булку.
Большую, румяную, ароматную!
Мальчик держал её толстыми пальцами и лениво откусывал, шевелил малиновыми щеками.
Рот мгновенно наполнился слюной.
Улыбнувшись мальчику, я протянула руку попросила: - Дай.
Мальчик моргнул и посмотрел на меня с недоумённой настороженностью.
- Пш-шла. - сказал он, но не очень уверенно.
- Пойду, - согласилась я. - Дай кусочек. Маленький. Я очень голодная.
- Ага, щас, - мальчик яростно вгрызся в булку и неловко дёрнул ногой в мою сторону. Может, пнуть хотел, но для этого он был слишком толстый.
Сглотнув, я приготовилась было двигаться дальше, но собственная неудача разозлила мальчика. Перехватив сдобу в одну руку, кулаком второй он ударил меня в ухо. То есть не совсем ударил, мазнул слегка, потому что тело отреагировало быстрее меня: я поднырнула под рукой своего обидчика, вывернула её же, и, неожиданно для себя самой пнула толстяка под зад. Совсем несильно, но мальчик неловко взмахнул руками и упал, взрыхлив носом колею. Надкусанная сдоба покатилась по пыли.
- А-а-а-а!! - неожиданно тонким голосом заверещал мальчик. - Не бейте, пожалуйста, тётенька! Всё забирайте, только не бейте! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Сказать, что я была обескуражена - это не сказать ничего.
- Так ты же первый начал.
- Я больше не буду-у-у, - прохныкал он.
Неизвестно откуда взявшаяся собака с торчащими из-под шкуры рёбрами схватила причину нашей стычки и с утробным урчанием унеслась куда-то.
Я шагнула к мальчику, протянула руку, чтобы помочь ему встать, но он вдруг отгородился ладонями и запричитал.
- Хочешь, ещё принесу булку? И сала могу, и варенья даже!
- Хочу, - сказала я, подумав. - Но не надо сала. Только хлеба и воды.
- Ага, щас, - со странной для его комплекции резвостью мальчик вскочил на ноги и унёсся в сторону покосившихся домишек.
А вернулся уже не один.
С несколькими взрослыми мужчинами. В руках у одного были вилы, у другого - топор.
- Вон она! - тут же завизжал мальчик. - Она, она меня избила и хлеб отобрала!! Ловите её!
Чего меня ловить, если я и так стояла на месте? К тому же хлеб его собака унесла... Это я и собиралась сказать, но не успела. Люди набросились, разом. Сильно не били, но за уши трепали больно, приговаривая:
- Будешь ещё кидаться на приличных людей, будешь? Наглая побирушка!
- Не кидалась я ни на кого! Не кидалась! - со слезами на глазах повторяла я, но меня не слушали.
- Воровка она! - не унимался мальчик. - Хлеб украла! Пальцы!.. Пальцы ей отрубить!
- Ну ты скажешь, - покачал головой один из мужиков и поскрёб макушку. - А и правда, куда её?
- Так это... приставам. Ишь, со вчерась лютуют!
- Ну. приставам, - усомнился другой мужик. - Они ж разбираться не станут, и что малая совсем не посмотрят. А то и правда ж палец отхватят!
- И правильно! А ты что предлагаешь, отпустить её?
- Нельзя отпускать. Эпарха сынок пострадал.
«Пострадавший» тут же принялся подвывать, размазывая по малиновым щекам несуществующие слёзы.
- Да выдрать и пущай идёт себе, куда шла.
- Неможно. Непорядок потому как. Эпарх решать должен.
- Так ведь не будет эпарха-то до завтрева.
- Неча, погодит. В яму её.
- Пошли, малая, - меня потянули за пострадавшее ухо, а когда попыталась вывернуться, просто подхватили поперёк талии и понесли. - Ишь, зверёныш! Трепыхается.
- Эпарх у нас строгий, но справедливый, девка. Ну, постоишь у столба денёк, ну, можа высечь ещё прикажет, ничо. Вам, побродяжкам, не привыкать.
Не слушая моих объяснений, что никакая я не побродяжка, и не обращая внимания на мои отчаянные попытки вырваться, меня бросили в узкую глубокую яму.
Больно ударившись при падении, я тёрла коленку, смотрела на клочок неба над головой и, чувствуя себя жуком, угодившим в банку, думала, что не зря мне всё же так отчаянно не хотелось спускаться к людям...
Глава 4
Замок-на-Горе, наши дни
С первой спальней я справилась быстро, во второй же застряла: постельное цвета взбесившегося поросёнка оказалось ещё и крайне неприятным на ощупь: скользкое, чересчур гладкое - так и норовило соскользнуть с кровати на пол. брр. как люди спят на таком издевательстве!
- Мм. неожиданный выбор, - раздался за спиной знакомый голос.
Я вздрогнула.
И с трудом подавила порыв хлопнуть себя по лбу!
Вот что мне не давало покоя всё это время! До того я была в спальне леди и чисто механически застелила то бельё, которое лежало в стопке верхним! Чёрное!
А сейчас заканчивала застилать розовое!
В спальне лорда!
Распрямившись, поспешила присесть в книксене с заученной улыбкой:
