Тут меня посетила идея:
– Натаныч! А давай-ка я слетаю в 22 июня 1941 года и посмотрю, началась там война или нет! Вот тогда-то я точно буду знать, слушает он меня или, как ты говоришь, только использует.
Вместо ответа мой друг задумался.
– Это не так-то просто делается, – сказал он после паузы. – Я уже думал об этом и даже создал некое устройство, которое сможет отправить тебя туда, куда надо…
– Подожди! – Я скинула с дивана ворох каких-то мятых бумаг и села. – Не могу понять… Ты же постоянно посылаешь меня в 1937 год. Так введи в программу 22 июня 1941-го и отправь меня к нему. В чем проблема-то?
Было видно, что Натаныча так и подмывало поиздеваться над моей непонятливостью, рассказать мне, какая я тупица, но он, видимо твердо решив отныне вести себя прилично, пустился в подробные объяснения:
– Смотри, если я сейчас закину тебя в начало войны, то ты попадешь к тому Сталину, который ничего о тебе не знает. Дело в том, что с тех пор, как ты появилась там впервые, реальность расщепилась на две ветви. Одна из них – это наше прошлое, которое я, так сказать, помню, а ты проходила в школе. А другая – это неизвестная историческая линия. Так вот… Если прыгать туда раз в четыре дня, то будешь попадать в ту реальность, которую создаешь ты. А если сделать больший перерыв, например, четыре дня пять минут и сорок секунд, то нарисуешься в нашей бывшей советской действительности, и твой прилет вызовет некоторое недоумение. Ну а дальше ты уже знаешь: арест, Лубянка и привет семье.
– А кто определил, что четыре дня – это максимум?
– Твой покорный слуга… – Натаныч отвесил мне поклон.
– Какой же ты все-таки гений! – восхищенно сказала я. – Давай, отправляй меня в 22 июня. Что для этого надо?
Предвкушая проведение нового эксперимента, гениальный творец аномальной московской жары потер от удовольствия руки и вытащил из-под дивана медную пластину.
– Так! Положи на нее ладошки и сиди десять минут, – сказал он, прицепив к ней «крокодил», соединенный проводом с компьютером. – Сейчас я сниму параметры, и будем запускать.
– Хорошо, – Я изо всех сил надавила на пластину. – Думаю, что надо лететь часам к восьми утра прямиком в Кремль.
Натаныч оторвался от монитора:
– Это ты вот из чего такой вывод дурацкий сделала? Ты, извини меня, вообще-то хоть иногда думаешь, прежде чем говорить? А если там правда война? А если она в четыре утра началась? Тогда в половине пятого у него совещание начнется. Да и вообще, с чего ты взяла, что он будет в кабинете? Говорили же, что он заперся на даче и никого не пускал к себе в течение нескольких дней.
– А по другой версии – он был в Кремле, – парировала я. – И мне кажется, что все-таки за три недели я хоть немного, но узнала, что он за человек. Поэтому я уверена, если там война, то он будет именно в кабинете.
– Ну-ну… Ну-ну… А почему к восьми часам, а не к семи, например?
Я пожала плечами:
– Ну, это как-то интуитивно напрашивается. А что, ты думаешь, надо раньше лететь?
Забрав у меня пластину, Натаныч бросил ее обратно под диван, пощелкал клавишами и, потянувшись, как тощий кот, заявил:
– Будем письмо посылать. Иначе никак нельзя. Вдруг у него там совещание. Или его там вообще нет. А может, туда бомбу бросили. Ты ведь не забывай, что реальность-то иная.
– Отличная идея! – обрадовалась я и пересела за стол, чтобы сочинять записку.
Как и в прошлый раз, мой хорошо воспитанный друг предоставил мне письменные принадлежности и встал над душой:
– Давай уже! Чего ты ждешь-то? Опять решила его на «вы» называть? Или без приседаний обойдешься?
Не ответив на едкости, я взяла ручку и написала всего два слова: «Можно прийти?»
– А что, – захихикал Натаныч. – Очень даже лаконично. И без романтических излишеств. Простенько так, незатейливо, как будто вы уже лет двадцать женаты. Глупость какая! Но раз ты хочешь, то я не буду возражать. Мое дело, как говорится, десятое.
Я запечатала конверт, написала на нем: «И.В. Сталину» – и положила на ковер. А вольнонаемный почтальон прицепил к нему провода, метнулся к компьютеру и снова завяз в сомнениях:
– Может, для начала письмо отправим не в восемь, а в семь утра? Минуты на три, а?
– Валяй, – я махнула рукой. – Будь что будет. Главное – хоть какой-то результат получить.
Он стукнул по клавише, конверт исчез, а через три минуты появился на ковре в нетронутом виде.
– Так! – Натаныч взлохматил волосы и, не теряя боевой настрой, сам себе скомандовал: – А теперь семь сорок пять!
– Почему в семь сорок пять? – удивилась я.
– Потому что если совещание состоится, то, скорее всего, в какой-то ровный час. Например, в восемь. А значит, Сталин придет в кабинет раньше, и у него будет время, чтобы прочитать твое сногсшибательное послание.
Он изменил параметры, тукнул по кнопке, и через три минуты у нас в руках оказался лист, поперек которого было написано: «Немедленно!!!»
– Это что-то новенькое. – Натаныч зачем-то посмотрел бумагу на просвет. – Это как-то неприятно смотрится. И, я бы даже сказал, наводит на мысль отказаться от этого вояжа. Или ты со мной не согласна?
Я забрала у него бумагу и, внимательно рассмотрев надпись, расстроенно сказала:
– Он очень злой. Это видно. Он так всегда пишет, когда из себя выходит. Наверное, там война. А значит, все мои труды насмарку.
– Так ты полетишь? – с опаской спросил Натаныч. – Может, лучше в 1937-й? Там как-то попривычней, да и он поди заждался.
Я села на пол и сжала электроды:
– Вот глупо шутишь ведь. А зачем? Как он может там заждаться? Давай уже, отправляй меня в свои семь сорок пять.
Он набрал полную грудь воздуха и осторожно нажал на кнопку.
* * *
Появившись в кабинете, я быстро поднялась с пола и, увидев, что Сталин стоит спиной к окну, дернулась, чтобы подойти к нему.
– Стой на месте!! – рявкнул он, делая мне предупредительный жест. – И даже не вздумай приближаться. Иначе я за себя не ручаюсь!
– Я пришла, чтобы спросить тебя…
– Здесь я задаю вопросы! – он в ярости ударил кулаком по оконному наличнику. – Как ты посмела прислать мне это письмо? Как у тебя наглости хватило вот так запросто явиться ко мне в кабинет после того, как прошло четыре года?
– Четыре года? – прошептала я, и тут до меня дошло, что я натворила.
Расставшись с ним меньше суток назад, я обещала, что вернусь через день. Но из-за моего полета в 1941 год получилось, что меня не было несколько лет.
– Сейчас я все тебе объясню… – попыталась оправдаться я, но это оказалось бесполезно.
Сталин смотрел на меня взглядом, который мог иссушить океаны. Одним только взмахом руки он погрузил меня в такой ужас, что я едва держалась на ногах
