«Ты нужен мне внутри, – бросали они вызов, – дай мне все, что у тебя есть».
Мне понадобился весь самоконтроль, чтобы не стянуть ее джинсы и не погрузиться в нее.
Она все еще была ходячей, разговаривающей, дышащей пропастью между мной и моим братом, и мне нужен был адрес Гидеона Уинтропа.
Разговор давно назрел.
Не говоря уже о том, что дома мама оттащила меня в сторону и сказала, что Брендон несколько раз заезжал, чтобы поговорить с ней. Я понял, что так был поглощен историей Эмери, что не удосужился спросить придурка Дика, частного детектива, – кто стал вторым выгодополучателем в «Уинтропском скандале».
Теперь Брендон, как прыщ на заднице, преследовал маму и Эмери. Я бы сжег себя вместе с ним, просто чтобы увидеть, как он превратится в пепел.
Эмери крикнула с вершины ворот, оседлав их. Я придвинулся ближе на тот случай, если она упадет.
– Насколько это ванильно?
Я запрокинул голову.
– Солнце светит прямо тебе на сиськи. У тебя что, сердечки на бюстгальтере?
– На мне нет бюстгальтера.
Твою мать.
Она натянула на ладони рукава толстовки, соскользнула по одному из железных столбов и приземлилась на корточки в стиле Женщины-кошки. Вскинула бровь, как бы говоря: «Попробуй, повтори».
Я скользнул на свое водительское сиденье, подъехал чуть ближе к домофону, набрал код и остановился рядом с Эмери.
Она распахнула дверь пассажирского сиденья.
– Что за черт? Ты знаешь код?
– Такой же, как был.
– И ты не сказал мне?
– Получилось отлично, – я припарковался перед двойными дверями особняка, – я в компании криминального авторитета.
– Думаешь, там есть кто-нибудь?
– Нет, но на всякий случай мы постучим.
Эмери проследовала за мной по ступеням. Она постучала, пока я доставал из-под камня запасные ключи.
– Тебе не волнует, что мы вламываемся в чужой дом?
– В городе говорят, тут никто не живет. – Я распахнул дверь настежь.
При виде фойе ее губы приоткрылись. Нелепая статуя Диониса приветствовала нас, нетронутая, если не считать оплачиваемую мной еженедельную уборку.
Кончики пальцев Эмери провели по перилам и остались чистыми.
– Тебе это не странно?
– Что?
– Кто-то купил этот дом и, похоже, ничего тут не тронул. – Мы прошли несколько комнат и вышли на кухню. – Даже сервиз «Сваровски» Вирджинии стоит нетронутым. Он даже не покрылся пылью.
– Что мне кажется странным, так это то, что ты называешь мать Вирджинией.
На самом деле еще более странным мне казалось то, что она не называла ее так всегда. Женщину, рядом с которой мачеха из «Гензель и Гретель» казалась душкой.
– Что странно, так это то, что я двадцать два года называла ее мамой, и понадобилось ее письмо, чтобы я прекратила. – Она распахнула холодильник, который обслуга держала полным для себя, и вытащила пачку замороженной фасоли. – Тут даже срок годности еще не истек.
Я ничего не ответил, глядя, как она подходит ко мне. Она прижала пакет к моему глазу. Сначала нежно, а когда я не дернулся – плотнее.
– Это все ты, да? – спросила она.
Я понятия не имел, о чем она. Она прерывисто вздохнула.
– Эйбл был придурком, и я думала о мести. Если бы ты не сделал это, то сделала бы я. Спасибо тебе.
Она пристально смотрела на меня, словно у меня могло быть сердце. Я потянул себя за воротник, только сейчас вспомнив, что надел «Хенли», а не рубашку. Ее дыхание касалось моего лица, пробегало по шее. Мята и клубника, которую она ела у мамы.
Если она не шелохнется, я поцелую ее.
К черту Рида.
К черту Гидеона.
К черту Вирджинию.
Забавно, что я никогда не хотел поцеловать никого раньше, а теперь я мог думать лишь о том, как овладеть губами Эмери.
– Держи лед. – Она положила мою руку на мороженую фасоль, задержавшись взглядом на моих губах. – Интересно, в моей комнате все так же?
Все было так же.
Я не сказал ей этого.
Ее взгляд вновь упал на мои губы. Резкий выдох подтвердил, что она тоже хотела, чтобы я ее поцеловал. Еще три секунды, и я ей уступлю.
Две.
О…
Она отступила и пошла в свою спальню. Мы прошли библиотеку, музыкальную комнату, комнату ее родителей и игровую, не заглянув ни в одну из них. Если бы я не знал, я бы решил, что она выросла не тут. Что эти стены, эта крыша, этот гребаный паркет под нашими ногами ничего не значили для нее.
На самом деле она вела себя так, будто не претендовала на это место. Это беспокоило меня. Не в романтическом смысле «мыс-Эмери-познакомились-тут», а в том смысле, который относился не столько к нам, сколько к тому факту, что она считала, будто должна отбрасывать прошлое, чтобы оставаться сильной.
Она не должна была делать это.
Я через это уже проходил, влезал в эту шкуру. Она была на три размера меньше, и всякий раз, когда я надевал ее, душила меня едва не до смерти.
Возможно, поэтому я выпалил:
– Я купил его.
Она прищурилась на меня и пошла дальше.
– Купил что?
– Поместье Уинтропов.
Она замерла, но не обернулась.
– Почему?
– Я не знаю, – ложь, как всегда.
Потому что считал, что здесь я найду разгадку к тому, как уничтожить твою семью. Оказывается, я был не прав. Ты, наверное, невиновна. Твой отец, наверное, невиновен. Еще две жертвы этого хаоса. Столько всего происходит вокруг.
Вместо этого я предложил:
– Можешь забрать его.
Она наконец повернулась ко мне, смятение было написано на ее лице, словно оно было вывеской всех ее мыслей.
– Оно мне не нужно, и я не хочу твоей благотворительности.
– По крайней мере, вещи в этой комнате – твои. Ты можешь забрать их или оставить, чтобы забрать, когда захочешь.
Пачка фасоли висела в моей руке, задевая бедро. Она пристально посмотрела на мой глаз, выдохнула и кивнула.
В своей комнате она подошла прямо к прикроватному столику и вынула музыкальную шкатулку. Когда она встряхнула ее, содержимое зашуршало. Ее вздох облегчения пробудил мое любопытство. Поставив шкатулку на стол, она исчезла в гардеробной.
Я пристально рассматривал коробку, пробегая взглядом по туго свернутым бумажкам. Самая дальняя казалась свернутой неплотно. Схватив ее, я развернул полоску, будто это было предсказание из печенья.
