«Ты когда-нибудь смотрела на звезды, задаваясь вопросом, есть ли там жизнь? Если есть, то инопланетяне, вероятно, злятся, что мы все еще коронуем человечество как «мисс Вселенную».
Ручаюсь, они парят в космосе со своими превосходными технологиями, думая: мы можем помочь людям излечить рак, если только они перестанут считать себя центром вселенной.
Думаешь, поэтому мы никогда не встречали Чужих?
Эй, верховный лидер пришельцев, если ты шпионишь за мной или Эмери и читаешь мою записку, забери нас с собой. Это место пахнет нечистотами, и я застукал Вирджинию, заставлявшую Эм есть чайной ложечкой, чтобы куски были поменьше. Кстати, я упаковал тебе лишний брауни, Тигр. Надеюсь, ты съешь его в присутствии Вирджинии и скажешь ей, что в нем полно травки.
Нэш».
Я написал эту записку после дерьмовой лекции по астрологии, которую читал адъюнкт философии, нуждавшийся в лишних деньгах.
Я развернул другую.
«Рид сказал, что ты помешана на звездах. Я сказал ему, что если ты одержима звездами, то ты была бы одержима днем, учитывая, что солнце – звезда, а ночью мы не видим его света.
Он ответил, что я ошибаюсь. Ты смотришь лишь на ночное небо, ведь оно доказывает, что свет выглядывает из тьмы.
Что за поэтическая чушь, правда?
Хочешь знать, что я думаю?
Ты охотишься за тьмой, Тигренок.
Не так ли?
Нэш».
И еще:
«Однажды ты прочитаешь это, словно подглядывая за собственной памятью. Надеюсь, это счастливое воспоминание.
Кроме того, Вирджиния ворвалась в коттедж в поисках травки. Она думает, я торгую ею. Я так понимаю – ты съела брауни. Оно того стоило.
Нэш».
Раздались шаги Эмери. Я свернул записки, положив их обратно в жестяную коробку, и прислонился к тумбочке.
Я неожиданно понял, что у нас общие воспоминания.
– Почти готова. – Она вышла из гардеробной в таком коротком темном платье, что это выглядело бы непристойно, если бы она не выглядела в нем такой невинной. – Я выросла на несколько дюймов с тех пор, как надевала его в последний раз, но Вирджиния ненавидит это платье, так что пойду в нем. Тебе не кажется, что оно слишком короткое?
Нет.
Да.
Я не ответил, наблюдая, как она склонила голову набок и осмотрела себя в зеркале. Удовлетворение отразилось на ее лице при виде увядающих роз, украшающих платье. Она потянулась через меня к тумбочке и схватила тюбик туши по крайней мере четырехлетней давности.
Я выхватил тушь.
– Тебе она не нужна, или мне придется объяснять прессе, почему у моей спутницы Четвертого июля были покрасневшие глаза.
Она тихонько хмыкнула.
– Там еще должен быть гольф. Но у нас обоих неподходящие наряды, что, вероятно, будет единственным забавным моментом во всем этом.
Ее рука нашла древний тюбик гигиенической помады и провела ею по губам, вероятно, нанеся на них какую-нибудь заразу, но я бы все равно поцеловал ее.
Она пнула четыре гигантские коробки у туалетного столика, платье на бедре задралось.
– Думаешь, я смогу запихнуть это в гардеробную?
– Гардеробную?
Ее рука метнулась к губам.
– Дерьмо.
– Гардеробную? – повторил я, пытаясь понять, почему ее вдруг охватила паника. – Выкладывай.
– Нэш…
– Я посмотрю. – Я открыл одну из коробок. Груды футболок «Уинтроп Текстиль». Я не знал, что думать об этом, кроме того, что я нуждался в ее футболках, но мне ненавистно было то, откуда они взялись. – Ты знаешь, я последователен. Нам обоим будет проще, если ты скажешь мне.
– Это не так уж важно.
– Скажи мне, – настаивал я, – не лги.
Она сдалась при слове «ложь», на секунду у нее проскользнуло виноватое выражение.
– Я жила в отеле, в гардеробной.
Я взорвался.
Мать его. Взорвался.
Она вывела меня из себя.
Могла ли она быть еще более самоотверженной, выбешивающей, противоречивой, сбивающей с толку, великодушной, ненормальной, замечательной или, мать ее, поглощающей?
Мое тело трясло с силой буровой установки. Мне нужно было пробежать марафон, переплыть Тихий океан или сплавиться по Амазонке. Буквально все что угодно, лишь бы потратить эту энергию, потому что в основном я бесился из-за того, что не замечал этого раньше.
Я начал эту гонку мести с благородными намерениями, но я выбрал последнего человека, которого стоило мучить.
– Я перееду, – у Эмери хватило порядочности выглядеть виноватой, что само по себе было неправильно, – клянусь, просто дай мне время найти место.
– Ты думаешь, я поэтому взбешен?!
Я покачал головой, потом покачал снова, задаваясь вопросом, избавит ли это меня от творящегося кошмара.
Нет. Все та же гребаная реальность.
Кусок дерьма, познакомься со своим близнецом. Мной.
Отступив от туалетного столика, я шагнул, и каждый шаг гремел, как выстрел из пушки.
– Ты серьезно? – Я не ждал ответа. – Ты голодаешь, у тебя нет дома, но ты отдаешь какой-то девице, которую даже не знаешь, больше двух тысяч долларов в месяц на учебу? Что за хрень, Эмери?
– Ты знаешь о Деми? – Она встряхнула головой, будто силясь стряхнуть шок.
Нет, дорогая. Я пробовал. Не работает, и вот я тут, чувствую себя величайшим придурком в истории Земли. Наполеон Бонапарт, Христофор Колумб и, мать его, Нэш Прескотт.
– Что насчет тебя? – Я потер лицо. – Когда ты начнешь заботиться о себе?
– Когда не буду чувствовать себя виноватой!
– Какая вина?! В чем ты виновата?! – Проклятие, вот оно.
Момент, когда она призналась в том, что была замешана в хищении.
Момент, когда я узнал, что она была виновна, и, хуже того, все равно хотел ее.
Она взглянула на часы из орехового дерева на прикроватной тумбе.
– Мы опоздаем.
– Мне плевать.
– Я должна прийти вовремя.
– Плевать.
– Вирджиния шантажирует меня трастовым фондом. Дерьмо. Отсосок. Придурок.
Я скрестил руки на груди.
– Мы поговорим об этом позже.
– Конечно, – сказала она, но я не поверил ей. Она никак не прокомментировала мороженую фасоль, которую я оставил на тумбе, бросив мне пакет.
– Я велела тебе приложить это. Синяк уже набухает и темнеет.
– Я переживу фингал, Тигр. У меня много их было.
