Вероятнее всего, Мария не нравится ему по-настоящему. Может быть, он лишь переносит на нее терзающее его одиночество.
– «Стучите, и вам откроют», – сказал Господь, но, очевидно, вы, доктор, мало читаете Священное Писание, – внезапно раздался в его ушах звонкий голос де Молины-и-Ортеги. Кардинал выглядел радостно и был очень далек от того тревожного состояния, в котором Фрейд видел его три дня назад в Сикстинской капелле. Прерванная, незаконченная встреча – как незаконченный половой акт. В список вопросов, которые он собирается задать де Молине, надо было бы вставить просьбу объяснить, что произошло тогда.
– Прошу извинить меня, монсеньор, я блуждал в своих мыслях.
– Блуждали… Блуждающие звезды Медведицы… – произнес в ответ де Молина. – Вы знаете нашего поэта Джакомо Леопарди?
– К сожалению, нет. Но прошу вас, садитесь.
Самый худший способ начать второй сеанс – отклониться от цели, как будто врач и пациент – два друга, которые встретились, чтобы поговорить о том о сем. Де Молина-и-Ортега лег на кушетку, и из-под черной рясы показались два огненно-красных носка.
– Хотите, чтобы я рассказал вам последний сон, который видел?
– Благодарю вас, не сегодня. Но если вы его запишете, он будет нам полезен в следующий раз. Сейчас я хотел бы, чтобы вы закрыли глаза и ответили на каждое слово, которое я произнесу, первым словом, которое придет вам на ум.
– Как желаете, – холодно ответил де Молина.
Восстанавливая необходимое расстояние между ним и собой, Фрейд вынул тетрадь, где записал в три столбца слова-ключи, одни и те же для всех трех кардиналов. Сравнение ответов могло бы дать интересные результаты, и начал:
– Иисус.
– Любовь, – без промедления ответил де Молина.
– Молитва.
– Пение.
Фрейд подчеркнул этот, на первый взгляд, несоответственный ответ.
– Еда.
– Мясо.
– Верность.
– Целомудрие.
Опять подчеркнул.
– Ложь.
– Огонь.
– Окно.
– Пустота.
– Ласка.
– Мать.
– Нога.
– Лоно.
– Игра.
– Учеба.
Де Молина приподнялся на локтях.
– Святое Небо! Доктор, мы еще долго должны это продолжать?
Контакт прервался, но полученных ответов достаточно, чтобы составить несколько указаний. Быстрота, с которой отвечал де Молина, показывая свою готовность участвовать в эксперименте, мешала ему думать, а значит, и лгать. А это его волнение удобно для Фрейда: оно могло бы помочь углубить исследование. Напряжение и беспокойство могут и означать закрытость для любого диалога, и быть преддверием освобождающего признания, если не самого освобождения.
– Нет, если хотите, мы можем на этом закончить, – сказал Фрейд и закрыл тетрадь.
На лбу де Молины-и-Ортеги блестели несколько капель пота – вероятно, из-за жары. Какое белье скрывается под черными плащами священников, было одной из тайн католической церкви.
– Я был вам чем-нибудь полезен?
Фрейд снял очки, потер глаза и ответил:
– Несомненно, да. Но были бы еще полезнее, если бы объяснили мне, по какой причине вы пригласили меня в Сикстинскую капеллу три дня назад. Конечно, не за тем, чтобы показать мне пустоту на месте Божьего глаза.
Кардинал улыбнулся, пожал плечами и скрестил руки на груди. Это была высшая степень обороны. «Хорошо, – подумал ученый. – Значит, я вбил в мрамор мокрый клин, а это всегда был единственный способ расколоть этот твердый камень». Молчание де Молины подтвердило, что Фрейд был прав.
Медику казалось, что слух его улавливает, как бурлит вулкан, и он поздравил себя: скоро склон горы расколется, и поток лавы хлынет наружу. Ему надо быть готовым к любому развитию событий, даже к порыву насилия. Два года назад одна его пациентка, задетая за живое и загнанная в угол, почувствовала такое напряжение, что даже не могла говорить. И не нашла лучше способа выплеснуть свои чувства, чем разорвать на себе блузку и оголить грудь. После этого жеста хватило всего одного сеанса, чтобы она вылечилась от истерии. Фрейд надеялся, что де Молина не станет срывать с себя рясу.
– Вы очень хитры, доктор, – сказал кардинал, глядя на него без агрессии. – Однако как одно время года сменяется другим, так меняются и обстоятельства. О чем-то в один день можно было сказать, в другой будет лучше умолчать. Это воля Бога, а не наша.
Произнеся это, де Молина-и-Ортега полностью замкнулся, как еж, свернувшийся в клубок. Он, хотя его никто об этом не просил, рассказал Фрейду свой сон, в котором мать упрекала его, что он учится без усердия, а отец наказал, отправив спать без ужина.
Возможно, это был случай, который действительно произошел с де Молиной в детстве и который тот предпочел рассказать как сон. Но, желая обмануть Фрейда, кардинал невольно открыл ему, что имеет нерешенную проблему, и возникла она в детстве, раз де Молина вспоминает себя ребенком. Однако распознать обман – значит приблизиться к истине. Так всегда говорила Фрейду его бабушка, не знавшая психоанализа.
Кардинал уже вставал, чтобы уйти. И тут Фрейд решил сделать последний выстрел. Это не был прощальный салют.
– У меня есть еще один, последний вопрос. Буду говорить без иносказаний: мне бы хотелось узнать, в каком возрасте вы начали мастурбировать и продолжаете ли это делать.
Де Молина вернулся в прежнюю позу, его глаза наполнились ненавистью. Фрейд остался невозмутим, но подумал: наконец-то человеческая реакция. А Лев Тринадцатый в комнате над ними едва не потерял сознание. Слуховой рожок выпал из руки; папа поспешил поднять его, чтобы не пропустить ответ.
– Я понимаю ваше смущение, – продолжал Фрейд, – но этот вопрос важен для составления вашего психологического портрета; кроме того, я хочу напомнить вам, что соблюдаю профессиональную тайну.
Де Молина-и-Ортега провел языком по пересохшим губам, перевел взгляд на пол и начал тереть ладонь о ладонь.
– На этот вопрос я не намерен отвечать, доктор, – сказал он наконец. – Некоторые стороны жизни относятся к физиологии человека, но для меня, для всех, кто носит эту одежду, имеют духовное содержание. О них я мог бы говорить только с моим исповедником, и ни с кем другим.
– А кто ваш духовник? – поторопил его Фрейд.
– Теперь вы действительно заходите слишком далеко. Я напоминаю вам, что есть тайна выше профессиональной – священная тайна исповеди. Однако, ради повиновения святому отцу, а не для удовлетворения вашего любопытства, сообщаю вам, что обычно исповедуюсь у кардинала-декана Луиджи Орельи. Надеюсь, вы удовлетворены. А теперь, если вы разрешаете, я прощаюсь с вами.
