– Папа умирает, – сказала дочь и подмигнула матери.
Пальцы Марии разжались, простыни и наволочки упали на пол вместе с корзиной. Мария наклонилась и попыталась сразу же их поднять, чтобы они не помялись. От пола пахло лавандой: он был посыпан порошком из ее лепестков.
– Откуда ты это знаешь? – спросила она, подняв взгляд. – Кто тебе это сказал?
Крочифиса, довольная, что удивила мать, ответила не сразу и не помогла Марии собрать белье.
– Крочифиса! – громко прокричал женский голос.
Прежде чем повернуться к позвавшей ее монахине, девушка фыркнула и высунула язык.
– Возьми это, – сказала она матери. – Не хочу, чтобы сестра Анна их увидела: она может отнять их у меня.
Крочифиса поправила фартук и направилась к монахине – медленно и высокомерно. А у Марии в руке оказались золотые четки, бусины которых были размером с вишневую косточку. Она внимательно рассмотрела их, изумляясь и боясь, что кто-нибудь их увидит. Это действительно было золото. Через два часа, когда закончится их смена, она велит дочери объяснить, откуда взялся этот подарок, и на этот раз, как бог свят, заставит ее говорить. Доктор Фрейд ей поможет, в этом она была уверена. Если только в последний момент не произойдет что-то, из-за чего он не сможет прийти к ней на ужин. Например, не дай бог, и в самом деле умрет папа.
Крочифиса уже знала, что за ложь платят, и слушала упреки сестры Анны, смиренно опустив голову, но думала при этом, как заставить монахиню заплатить ей за них. При опущенной голове она могла делать вид, что закрыла глаза в порыве раскаяния, а на самом деле держала их открытыми и рассматривала ступни своей начальницы, которые высовывались из сандалий, больше подходящих монаху-мужчине. Девушка никогда не видела ничего уродливее, они были безобразнее, чем даже ступни ее бабушки, которые и живые казались мертвыми. На обеих кривой большой палец загибался под остальные, словно хотел спрятать под ними свое уродство; а другие пальцы были покрыты наростами, похожими на маленькие камешки пемзы. Бабушке никто никогда не целовал ступни, не сосал пальцы, а вот ей монсеньор это делал, когда ласкал. Если только за это он подарил ей золотые четки, за остальное даст гораздо больше. Конечно, лучше бы ему было двадцать лет, но добрая бабушка однажды сказала ей, что ниже пояса все мужчины одинаковы и что от них надо держаться подальше даже после свадьбы.
Как только сестра Анна закончила свое поучение, Крочифиса поклонилась ей и пошла в гладильню, откуда должна была забрать чистое белье. Взяв корзину, она стала быстро подниматься по лестнице для обслуги. По пути она выбросила содержимое корзины в угол, оставив только одну вышитую наволочку, и с этим легким грузом поднялась на третий этаж. По узкому темному коридору она подошла к служебным дверям, сосчитала их и постучала в последнюю.
– Открыто, – ответил незнакомый голос.
Комната была заставлена шкафами. Ноздри Крочифисы уловили запахи плесени и лаванды, и это отвлекло ее от легкого страха, который уже начал царапать ее кожу. Подойдя к входу в кабинет, она увидела своего покровителя. Он расположился за письменным столом и подписывал какие-то бумаги, а напротив него сидел человек в темном костюме, легком, но длинном, почти до ступней. Ей вспомнился ловец бродячих собак из ее квартала, часто заезжавший в винную лавку ее бабушки на своей телеге, движение которой можно было проследить изнутри дома по гневному лаю и жалобному визгу.
– Входи, девушка, – сказал кардинал, не поднимая взгляда от бумаг. – Садись, где хочешь.
Она села на диван с жесткой спинкой, плотно сжав колени, и стала разглядывать потолок, чтобы не встретиться взглядом с другим, с незнакомцем. Ей не нравилось, как он на нее смотрит. Было похоже, что он знал про нее и покровителя, и при этом у него на лице было то же выражение, что у мужчин из винной лавки, которые пытались дотронуться до ее зада, когда бабушка не видела. И у него темнел синяк под глазом, из-за которого незнакомец был просто страшным. Если бы Крочифиса встретила его ночью, она бы описалась от испуга. Проходя с пачкой бумаг под мышкой мимо Крочифисы, он вытянул сжатые губы в ее сторону, и это было больше похоже на гримасу, чем на поцелуй.
– Что ты мне принесла? – спросил ее кардинал, как только этот человек закрыл за собой дверь.
– Ничего, – удивленно ответила Крочифиса. – Это только наволочка, чтобы, если меня кто-то заметит, он видел, что я работаю.
Он встал со стула и показался Крочифисе еще выше ростом, чем она помнила.
– Ты очень хитрая. Может быть, я возьму тебя к себе на службу. Ты бы этого хотела? Конечно, хотела бы, – добавил он, не дожидаясь ее ответа, – потому что знаешь, что я могу быть очень щедрым.
– Ох, да!
– Но я могу быть ужасным с теми, кто обманывает мое доверие, – добавил он уже другим тоном. – Я понятно сказал?
Девушка побледнела, у нее задрожали ноги. Она подумала о своей матери и захотела, чтобы та сейчас была рядом.
– Этот австрийский доктор, этот еврей мне не нравится.
Кардинал подошел к ней и положил руку ей на колено.
– Не говори с ним, даже не смотри на него, держись от него подальше. Я твой добрый ангел, но помни, что самый прекрасный из ангелов стал Сатаной. Ты ведь не хочешь, чтобы я стал дьяволом?
И он сжал ее колено с такой силой, что ей стало больно, а потом притянул ее голову к своему животу. Крочифиса даже не пыталась сопротивляться. Он держал ее так несколько минут, и она чувствовала через ткань, что кардинал возбуждается. Так же быстро, как подошел, он отошел от нее, потом вынул из ящика письменного стола пакет и подал его Крочифисе. Под бечевку, которой был завязан пакет, была положена банкнота в десять лир.
– Ты получишь намного больше, если я буду знать, что ты хорошо себя ведешь. А теперь уходи: эти дни ужасны для Церкви и для меня. Но помни: будешь со мной, поднимешься высоко. Пойдешь против меня, всю жизнь станешь убирать навоз в хлеву.
Придя домой, Крочифиса упала на кровать и заплакала. На вопрос матери, что с ней случилось, девушка крикнула, чтобы мать оставила ее в покое.
Немного позже на четвертом этаже, в прихожей перед спальней папы, Государственный секретарь Мариано Рамполла дель Тиндаро подошел к Луиджи Орелье ди Санто-Стефано.
– Ваше высокопреосвященство, – шепнул он Орелье почти в самое ухо, прикрываясь ладонью, – я должен обращаться к вам как к декану нашей коллегии или как к кардиналу-камерлингу?
– Это зависит от того, что хочет спросить Государственный секретарь.
– Я хотел бы узнать мнение обоих по поводу ближайшего конклава.
Левая ладонь Орельи легла на лоб, словно показывая, что ответ причиняет ему физическую боль, потом опустилась на рот, словно кардинал не хотел отвечать. Наконец камерлинг вздохнул и заговорил:
– Мы все должны довериться Святому Духу, но если тебе нужно мнение того, кому теперь трудно идти в ногу с этим быстрым миром, то, я полагаю, декан советует тебе вспомнить, что папа – король, которому целуют ноги, но связывают руки. А камерлинг заявляет тебе, что сделает все, чтобы после того, как папский перстень будет снят с пальца нашего дорогого Льва, траур соблюдался с величайшей строгостью.
