Француз продолжал говорить и вне церкви. И его искренность обезоружила Фрейда.
– Это не все, доктор Фрейд. Если вы примете меня за фантазера, за больного человека, у которого мания всюду видеть заговоры, я не стану винить вас за это. До сих пор я говорил вам о фактах, но я бы мог их и выдумать, а у вас нет способа их проверить. Но сейчас я свяжу факты с именами, чтобы завершить картину.
Характерная для швейцарцев логика: сначала они делят между собой виноградины и грозди, потом складывают их в две кучи, бросают первую в чан и начинают выжимать из нее сок. В Италии весь виноград бросили бы туда сразу, и в конце концов получился бы тот же самый результат. А в Австрии собрали бы правительственную комиссию, чтобы принять окончательное решение о том, какой метод правильнее, если не эффективнее. И обязали бы участвовать в ее заседании всех виноделов.
– Если бы вы мне лгали, – ответил Фрейд, – ваш взгляд часто уходил бы вверх и вправо, словно для того, чтобы увидеть что-то, чего нет и о чем вы потом рассказали бы мне. Но вы смотрите вверх и влево, пытаясь мысленно увидеть подлинное воспоминание.
Ученый не был вполне уверен в правильности этого утверждения, хотя оно было основано на наблюдениях над сотнями его пациентов. Статистика теперь признана наукой, но такой, которая имеет дело с вероятностями, поэтому всегда остается место для сомнения. А ему, который оказался посреди этого хаоса информации, сомнения были нужны, как жаждущему морская вода.
– Наш главный подозреваемый – кардинал де Молина-и-Ортега, – прошептал Пьер Жирар. – У него нет официальных должностей, и поэтому он полностью свободен. Он с детства привык пользоваться властью, а вы хорошо знаете, как это опасно.
Фрейд кивнул: было доказано, что худшие извращения бесшумно укореняются в высших классах общества, представители которых готовы устроить себе разрядку, когда рядом нет посторонних.
– Говорят, – продолжал Жирар, – что у него много скелетов в шкафу и что это тайны не его, а других кардиналов, которые он готов использовать при первом удобном случае. Если он из-за своей молодости не станет папой, то, возможно, получит должность Государственного секретаря.
– Мне кажется, Рамполла крепко держит эту должность в руках, – возразил Фрейд.
– Конечно! – согласился швейцарец на французском языке. – Но между ними идет война. Если Рамполла не взойдет на престол, де Молина одним щелчком вышибет его из кресла госсекретаря. И как раз Рамполла может быть преступником – мучителем девушек и убийцей, который довел нашего товарища до самоубийства, если только не велел кому-то сильному и верному выбросить его из окна вместе с девушкой.
Левая нога Фрейда начала дрожать: двое подозреваемых из трех – кандидаты на престол святого Петра! Это уж слишком. Однако он не понимал, какой мотив мог быть у Рамполлы. Жирар, словно прочитав этот вопрос в глазах собеседника, улыбнулся и заявил:
– Рамполла масон, – тут швейцарец поморщился, – а среди обрядов этой проклятой породы есть принесение в жертву девственниц, разве вы этого не знаете? На своих собраниях масоны плюют на крест, призывают дьявола и убивают невинных, сначала надругавшись над ними.
– Вы не путаете их с евреями?
Фрейд мог бы промолчать еще и потому, что увидел, как на лице гвардейца мелькнула тень догадки. И выдерживал взгляд Жирара до тех пор, пока в глазах гвардейца не мелькнула улыбка.
– Вы еврей, доктор Фрейд! – воскликнул Жирар и хлопнул ладонью по колену. – Какой же я дурак, что не вспомнил, мне ведь сказали и об этом. Ну, про нас, швейцарцев, говорят, что мы тупоголовые, и, возможно, это правда, раз я не понял вашу шутку. Я все больше уважаю вас, доктор Фрейд.
Этот Жирар, кажется, действительно славный парень. Возможно, он был бы счастливее, если бы предпочел пасти коров, а не поступить на службу в Ватикан. Его щеки были бы румянее и не впали бы раньше времени, у него были бы два белокурых ребенка, а жена ждала бы третьего малыша, и ее соски уже набухли бы от молока.
Движением мышц лица Фрейд дал ему знак продолжать, хотя приближалось время ужина с Марией (это по поводу набухшей груди).
– Среди тех, кто был во дворце в ту проклятую ночь, – продолжал снова ставший серьезным молодой гвардеец, – мы считаем, что можем исключить из числа подозреваемых кардинала-декана Орелью ди Санто-Стефано. Он человек слишком строгих взглядов для того, чтобы иметь какое-то отношение к торговле девушками. И к тому же женщины стоят дорого, а он, кажется, скупее…
Пьер Жирар замолчал, и хотя оба знали, что следующее слово – «еврей», оба произнесли его только мысленно.
– А теперь скажите мне, доктор, к каким выводам пришли вы?
По поводу Орельи он тоже мог согласиться с Жираром. Строгость в вопросах морали часто сопровождается обсессивно-компульсивными расстройствами, и во многих таких случаях наблюдается задержка фекалий в заднем проходе. Навязчивая страсть к порядку и скупость означают потребность сдерживать себя, а она – признак сильного Сверх-Я, проявления которого доктор много раз наблюдал у этого кардинала. Значит, более вероятно, что Орелья во всем любит движение в обратную сторону и страдает запором, чем то, что он сексуальный извращенец.
– Не обижайтесь, дорогой Жирар, но профессиональная тайна вынуждает меня молчать. Однако можете быть уверены, что ваши сведения были мне очень полезны. Как только смогу, я дам вам о себе знать.
И Фрейд встал со скамьи, но его собеседник остался сидеть и выглядел скорее смирившимся, чем обиженным.
– Тогда, если можете, доверьтесь Анджело Ронкалли. Он истинный верующий, и ему многое известно, хотя он, как и вы, не может ни с кем поделиться своим знанием из-за тайны исповеди. Он уже дал обет хранить эту тайну, хотя еще не священник.
Странная эта католическая вера: она запрещает человеку что-то делать еще до того, как он получает возможность это сделать. Он пока не может исповедовать, но уже не может рассказывать о том, что было сказано ему на исповеди.
– Я это сделаю – поговорю с Ронкалли. Спасибо, Жирар.
Капли пота на лбу молодого гвардейца больше его слов убедили Фрейда в его искренности. Страсть – признак честности намерений: лгуны, наоборот, способны оставаться спокойными, когда лгут, и при этом надеются, что эта ледяная холодность помогает им казаться правдивыми.
Жирар отдал доктору честь и ушел; Фрейд ответил на его военное приветствие прикосновением руки к панаме. Потом он зажег сигару «Монтеррей», которая высовывалась из кармана его пиджака, словно требовала, чтобы он закурил ее, а не какую-нибудь другую. Он подумал о последних словах Жирара – о просьбе довериться Ронкалли. Этот совет означал, что гвардеец и послушник связаны напрямую. Сначала это открытие вызвало у Фрейда беспокойство. А если эти двое и с ними еще неизвестно сколько сообщников подняли шум, чтобы отвести подозрения от себя и заставить папу поверить, что в этом деле замешаны три кардинала? Возможно. Даже папа может оказаться переодетой женщиной, вроде папессы Иоанны, которая маскирует свой истинный пол мужским баритоном, но не может скрыть свою женскую стройность. Или он сам: возможно, Густав Юнг переписывается с ним потому, что влюблен в него, и поэтому он отказывается признавать верными сумасбродные теории Юнга.
