– Жара могла раньше времени разрушить тело, – сказал Орелья таким тоном, словно собирался пересказать им все Откровение ангела. – Поэтому я приказал омыть его и натереть бальзамом.
– Разумеется, вы поступили прекрасно, – поспешил сказать Лаппони, который уже увидел краем глаза, что старший камердинер покачал головой и потом обхватил ее руками. – Спасибо, ваше достопочтеннейшее высокопреосвященство, но теперь доверьте его нам.
В тишине амбулатории, где резко пахло дезинфицирующими препаратами, Лаппони, стоя перед голым телом папы, подал скальпель сначала Моццони, потом Россони – в алфавитном порядке. После их отказа (которого он, впрочем, ожидал) главный врач вздохнул и отдал себя в руки Бога, раз именно наместник Бога находится в его собственных руках. Худоба Льва облегчила Лаппони работу. Главный врач вынул внутренние органы, надрезал сухожилия и впрыснул в кровеносную систему смесь воды и формальдегида. Большим металлическим шприцем Лаппони извлек из ног, рук и позвоночника сколько мог костного мозга и заменил его концентрированным раствором формалина.
Теперь Лаппони, без пиджака и весь мокрый от пота, рядом с двумя собратьями, которые играли лишь роль вешалок, ощутил внутри себя незнакомую силу. В эти минуты, те самые, которых так боялся, он впервые испытал приятное сексуальное желание. Оно было сильнее желания, которое возбудила в нем официантка из театра «Салон Маргарита», севшая к нему на колени примерно два года назад, а он помнил о ней до сих пор. К концу процедуры бальзамирования, надувшись от удовлетворения, положил по тампону, натертому ароматной миррой, в горло, рот, ноздри, уши и даже в задний проход папы. Коллеги смотрели на то, что он делал, онемев от изумления.
– Это древняя процедура, – с удовольствием объяснил им главный врач. – Через сто лет мумия будет еще цела и сохранит приятный запах. Коллеги, не хотите ли иметь честь завершить работу – зашить ему веки?
Коллеги промолчали, и Лаппони сделал это сам так же изящно и умело, как его жена вышивала льняные вещи: беда, если швы будут заметны.
На тело снова была надета белая рубаха, поверх нее заблестело красное облачение-казула, украшенное драгоценным золотым шитьем, двойная накидка-моццетта из белой шерстяной ткани, вышитой черными крестами, а на голову была надета очень высокая белоснежная митра. Затем труп Льва Тринадцатого был уложен на черный катафалк и выставлен в капелле Святых Таинств. В течение девяти следующих дней останки папы будут доступны для публики, и по традиции те, кто придет прощаться, будут целовать ему ноги. Но в первый день эта честь будет предоставлена лишь тем, кто живет или работает в Ватикане. Они – и кардиналы, и слуги – простятся с ним раньше, чем даже правители всей Европы.
Зигмунд Фрейд был в числе этих привилегированных. Посещение останков Льва не доставило ученому удовольствия. Одно дело – идея смерти, которую он часто изучал и над которой часто размышлял, и другое дело – оказаться перед трупом. Когда-нибудь нужно будет подумать о том, имеет ли это отвращение какую-то невротическую причину. В конце концов, если подумать, куриное бедро или свиная отбивная вызывают у него не отвращение, а совсем иные чувства, хотя они тоже куски мертвых существ. Значит, у него тоже есть нелепая мысль, что смерть заразна и от нее надо держаться подальше.
Он сел на скамью, принял строгую позу и стал ждать, пока пройдет столько минут, сколько полагается для должного почтения. Уже вставая, ученый заметил, как сбоку от него опустился на колени кто-то в темной рясе. Фрейд узнал плоский затылок Анджело Ронкалли и не ушел, а стал ждать, пока тот закончит молиться.
– Добрый день, доктор, – шепнул ему Ронкалли.
Хотя лицо у послушника было свежее, было видно, что он провел ночь без сна.
– И вам добрый день, Анджело, – ответил Фрейд и кашлянул, прочищая горло: обстоятельства обязывали его говорить вполголоса, а он к этому не привык. – Счастлив видеть вас: я боялся, что у меня больше не будет такой возможности.
Ронкалли вынул из внутреннего кармана рясы белый сверток и тихо сказал:
– Это вам от папы.
Фрейд инстинктивно взглянул на катафалк и представил себе, что папа поднял ладонь, приветствуя его. Через секунду доктор сжимал в руке маленький сверточек, внутри которого пальцы чувствовали знакомую форму.
– Там ключ? – удивленно спросил он. – Что это? Подарок?
– Возможно, да; в определенном смысле. Слушайте меня внимательно, доктор, потому что, боюсь, это последний раз, когда мы видимся. Через несколько дней в Сикстинской капелле соберется конклав, чтобы выбрать нового папу. Этот ключ – единственный, который открывает крошечную комнату наверху; я вам скажу, как туда пройти. В ней есть закрытое решеткой окошко, которое выходит прямо в капеллу. Оттуда вы сможете видеть и слышать все, что будет происходить во время конклава.
То малое количество воздуха, которое еще было в легких Фрейда, со свистом вырвалось наружу из его рта. Из хаоса его мыслей выделилась одна, но прежде, чем ученый смог додумать ее до конца, снова зазвучал голос Ронкалли. И этот тихий голос показался Фрейду громом старинной пушки.
– Наша вера так велика, что даже две тысячи лет интриг не могут ее повредить. Весь этот дворец, капеллы, коридоры и комнаты созданы так, чтобы тайны не оставались тайнами, в том числе те из них, которые даже сам Бог отказывается выслушивать на исповеди. Именно поэтому в молитве «Отче наш» сказано: «прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим». Давая вам этот ключ, папа хотел уплатить вам свой долг за то, что подслушивал вас. Это больше не расследование, доктор Фрейд; это поручение, которое он доверил вам. В этом тайном закутке вы будете видеть и слышать, а сами будете не видны и не слышны, и узнаете, будут ли те три кардинала набирать больше всего голосов.
– Даже и не думайте об этом, Анджело, – прошептал Фрейд, оглядываясь. – Вы действительно думаете, что я смогу прятаться в комнате и подслушивать во время самой секретной церемонии в мире?
– Я полагаю, что вы будете в хорошем обществе.
– Что вы имеете в виду? – спросил Фрейд, встревожившись еще больше.
Анджело Ронкалли в ответ только улыбнулся. Эта обезоруживающая улыбка напомнила Фрейду одну патологию, которую он наблюдал у некоторых своих пациентов, в основном у мужчин. Она напоминала доктору веселую паранойю. Эти пациенты часто не могли понять, по какой причине родные заставляют их терпеть его посещения, однако без труда соглашались обследоваться по его методике. И даже проходили обследование с тем веселым и полным удивления интересом, с которым они проводили свою повседневную жизнь в мире, состоящем из красоты, цветов, доброты и щедрости.
Фрейд много раз задавал себе вопрос: справедливо ли, чтобы самонаблюдение по методу психоанализа лишало этих людей иллюзии, что они живут в идеальном мире, и заставляло не только видеть неидеальную и часто жестокую действительность, но еще и принимать ее?
– Я хотел сказать, что в этой комнате бывали папы и кардиналы, святые и государи. Среди них были те, кто слушал и смотрел ради своей личной выгоды, но были и те, кто помогал Святому Духу сойти на души участников конклава: помоги небу, чтобы потом небо помогло тебе.
