– Мария… – произнес он.
– Да, доктор.
– Мария…
– Я здесь.
– В этом-то все и дело.
Фрейд встал, вынул из кармана пиджака сигару «Трабукко», но не зажег, а положил на стол, стоявший рядом с диваном. Потом он скрестил руки на груди и посмотрел собеседнице в глаза.
– Мария…
– Говорите со мной, доктор, но больше не зовите меня по имени, а то кажется, что вы призываете Мадонну.
Этими словами ей удалось вызвать улыбку на серьезном лице Фрейда, и Мария успокоилась: во всяком случае, он не сообщит ей плохую новость. Доктор снова сел рядом с ней и опять взял ее за руку.
– Думаю, что, как только выберут нового папу, я вернусь в Вену.
Мария уже знала об этом, но ей стало чуть-чуть горько услышать это от самого доктора.
– Я хотел сказать, что мне неприятно, то есть… я бы хотел лучше узнать вас. Больше узнать о вас, о вашей жизни – в общем о том, что вы делаете.
– Я служанка и ничего больше, доктор Фрейд.
– Это неправда, – возразил он. – У вас есть странная мудрость, вы делаете простыми самые сложные вещи, вы даже заставили меня задуматься над некоторыми из моих теорий. Словно я пытался прийти к выводу обходными сложными путями, а вы проводили прямую линию и попадали в нужную точку.
– Может быть, это потому, что я женщина и не умею говорить как вы, не знаю трудных слов. У меня была только одна учительница – жизнь.
– Это так, но женщины, с которыми я знаком, кроме моих пациенток, всегда только слушали меня. А вы отвечали, несколько раз даже осмелились возразить, и предлагали.
– Наверное, у меня лицо быстро двигается, – пошутила Мария и засмеялась, потом снова стала серьезной и спросила: – Вы это мне хотели сказать? Для этого закрыли дверь на ключ?
Фрейд убрал с ее ладони руку, снял очки, протер их носовым платком. Мария приготовилась встать.
– Нет, подождите, – сказал он ей. – Дело в другом. Я боюсь, что Крочифиса может оказаться в опасности. Если тот, кто добивался ее, станет папой, уже одно ее присутствие здесь станет для него помехой, хотя бы из-за страха, что она будет его шантажировать.
– Я это знаю, – ответила Мария. – Я не дура и уже подумала об этом. Я сказала начальнице, что моя дочь больше не придет сюда работать. Рассказала, будто дочь просватана и жениху не нравится, что она работает. Теперь если тот, кто добивался ее, услышит, что она ушла отсюда, он поймет, что девушка выбрала другой путь. Крочифиса взбесилась, когда я сказала ей об этом, и это еще больше убедило меня, что я поступила хорошо.
– Да, – Фрейд прикусил губу, – я согласился бы, что это наилучшее решение. Но деньги облегчали вам жизнь. Если вы разрешите, я хотел бы внести свой вклад…
Мария сложила руки на животе и встала с дивана – резким и уверенным движением. Ей хотелось плакать, но она загнала слезы в горло и мысленно назвала себя дурой.
– Вы обижаете меня сейчас и раньше тоже обидели. Пожалуйста, не делайте такое лицо: ваши слова – позор для вашего ума и, как я думаю, для вашей деликатности. Я по-прежнему считаю вас деликатным человеком, доктор, и думаю, что под оболочкой суровости у вас есть душа, даже если вы не верите в ее существование. Возвращайтесь в Вену, доктор, как только появится возможность. Я надеюсь, вы поняли, что произошло внутри этих старых грязных стен, и не сомневаюсь, что найдете решение. Я говорю не только об истории со смертью этих двух молодых людей.
Она в последний раз взглянула на доктора и направилась к двери.
– Мария…
Она остановилась в нескольких шагах от двери.
– Вы опять?
– Прошу вас, вернитесь сюда.
Это было сказано голосом больше подходящим сыну, чем великому врачу, человеку, который может разговаривать с кардиналами и папами, должен бы знать этот мир и пробудил у Марии нелепую надежду, возможно не желая этого по-настоящему. Материнский инстинкт, который столько раз обманывал Марию, заставил ее снова подойти к доктору.
– Я глупый человек, – сказал Фрейд, опустив голову, – потому что, зная все, что, как я считаю, мне известно о человеческой душе – я имею в виду, о психике, я зациклился на моих ошибках и продолжаю их совершать. Мне был бы очень нужен другой доктор Фрейд, к которому я мог бы пойти. Это правда, я не шучу. Происходит именно то, о чем я сказал вам недавно: я брожу вокруг цели, а вы идете к ней прямо. Все же я рад, что вызвал у вас улыбку, как до этого вы вызывали ее у меня.
Вспыхнул холодный свет молнии, раздался удар грома, и порыв ветра с треском распахнул створки окна, разбив стекла. В следующую секунду небо раскрыло свои шлюзы, и в комнату стали падать крупные капли дождя. С письменного стола улетели несколько листков, закачалась люстра. Мария подбежала к окну, чтобы закрыть ставни. Осколки стекла хрустели под ее башмаками.
– Подождите, я вам помогу. Осторожней! Не порежьте руки! – крикнул Фрейд.
Они снова оказались рядом и стали подбирать осколки с пола, а за окном гроза давала волю своему короткому гневу. Нагнувшись до пола, они приближались друг к другу, пока не коснулись плечами. Ни он, ни она ничего не сделали, чтобы отодвинуться от соседа, но и теснее прижиматься тоже не стали. Когда Мария повернула свое лицо к Фрейду, он тоже взглянул на нее. Оба, стоя на корточках, улыбнулись друг другу, и сладкая сила, которая рождается от страсти, заставила их лица сблизиться. Оба закрыли глаза, и их губы слегка соприкоснулись. Но тут приступ кашля заставил Фрейда отодвинуться, и Мария, упираясь руками в пол, встала, сжимая в ладони несколько кусков стекла. Фрейд сел на пол, оперся плечами о стену, поднес ко рту сигару «Трабукко» и, зажигая ее, заметил, что его рука дрожит. Он посмотрел на Марию, которая заканчивала подбирать осколки и собиралась положить их в корзину для бумаг.
– Я выброшу их позже, – еле слышно сказала она, не глядя на Фрейда.
– Мария…
Она не знала, что еще он хочет сказать, но это было не важно. Мария подошла к нему, присела рядом и позволила доктору обнять ее. Сигара покатилась по полу, Фрейд отбросил волосы Марии со лба, а потом были поцелуи, которые сопровождались улыбками и взглядами и постепенно становились все крепче. Она стала нежно вздыхать, его дыхание становилось все чаще.
Ни он, ни она не решались ни говорить, ни тем более сменить позу. Чары были такими хрупкими, что даже единственное слово могло их разрушить. Потом Мария свернулась калачиком, как девочка, а он начал гладить ее по волосам. Его мысли текли свободно и были такими легкими, что он сам удивлялся этому. Как будто в объятии, соединявшем его и Марию, было столько сердечности, что оно освобождало сознание (он едва не подумал «душу») от всякой тяжести, от всего рассудочного, от всех надстроек.
Это была не логическая работа мысли, а что-то вроде озарения – понимание, что природа проста, голос самой тайной части сознания, которую он называл «Оно». Все действительно рождается из сексуальных импульсов, из инстинкта размножения и творчества (они – одно и то же), но в психике есть еще что-то более глубинное, и он даже доказывал это. Может быть, ему надо будет пересмотреть все, что он писал о тесной связи между Эросом и Танатосом. Любовь – не подруга Смерти! Сейчас спутником его любовного влечения был покой – незнакомая ему нежнейшая энергия умиротворения.
