– Случилось ужасное несчастье, – продолжал говорить маленький медик (Лаппони был ниже Фрейда на целую ладонь). – Кардиналы были отравлены. И я как главный придворный врач пришел просить вас о помощи.
Фрейд замер на месте, сигара осталась висеть в углу рта. Через его ум проносились одно за другим предположения, в том числе мысль, что перед ним сумасшедший, страдающий манией лгать.
– Дорогой Каппони…
– Лаппони, – сразу же поправил его главный врач.
– Простите меня. Но я не врач, то есть я медик, но не в том смысле, что…
– Не беспокойтесь, доктор Фрейд, я знаю, какая у вас специальность. Я это знаю благодаря вашей славе, я также видел, как вы беспокоились о здоровье нашего несчастного папы Льва в самые последние дни его жизни. И раз он так верил в вас, я не вижу, почему бы и я не мог довериться вам. Кроме того, признаюсь вам, в разгар работы конклава чем меньше людей со стороны будет знать тайны Сикстинской капеллы, тем лучше.
Эти фразы Лаппони произнес тоном сообщника и в конце их прищурил один глаз. Фрейду показалось, что главный врач знает о тайной комнатке за фреской Микеланджело. Как бы то ни было, Фрейд, выполняя клятву Гиппократа, поневоле пошел с Лаппони. Пока они шагали по длинному коридору, который вел к кельям кардиналов, расположенным сбоку от Сикстинской капеллы, Лаппони объяснял Фрейду, что случилось, а тот слушал его с недоумением, которое становилось все сильнее.
Целых пятьдесят человек из шестидесяти двух участников конклава почувствовали себя плохо, и это была серьезная болезнь: по первым симптомам, которые главный врач заметил у некоторых из них, было более чем очевидно, что речь идет о тяжелом отравлении. Это трагическое событие было вдвойне, даже втройне тяжелым (слово «втройне» Фрейд заставил повторить несколько раз, потому что не понимал его значения). Во-первых, оно тяжело само по себе, во-вторых, из-за скандала, который может вызвать, в-третьих, из-за возможности, что конклав будет приостановлен. У Фрейда возникла догадка:
– Это не могла быть коллективная истерия, возможно вызванная напряжением?
– Когда рвота и диарея текут рекой, это не истерия, – ответил Лаппони, довольный тем, что может опровергнуть поспешно выдвинутую гипотезу столь знаменитого коллеги. – Однако эта реакция означает, что яд не полностью проник в кровеносную систему и внутренние органы борются, чтобы изгнать агрессора.
– А кто отравил кардиналов?
Лаппони остановился и загадочно улыбнулся Фрейду. Потом взял его за руку, и они вместе отошли к стене коридора. Главный врач, которому этого показалось мало, огляделся, сощурил глаза и, лишь окончательно убедившись, что их никто не подслушивает, обратился к своему более знаменитому коллеге:
– Похоже, что в этом замешаны… масоны, – последнее слово он прошипел, – римские или пьемонтские. Это был бы меткий удар – устранить кардиналов. В такой момент они могли бы обезглавить Церковь, а возможно, и Ватикан.
Фрейд, задетый за живое, начал возражать. Это только пропаганда, которую католики ведут против масонов, приравненных ими к анархистам и бомбистам. Возможно, когда-то, во время революционных событий в Европе, некоторые братья масоны могли замышлять такие покушения на коронованных особ, духовных или светских. Но сейчас, на заре нового века, это было бы просто смешно.
– Но я так не считаю, – продолжал говорить Лаппони, подмигивая Фрейду, словно прочитал его мысль. – Я думаю, это сделал кто-то из кардиналов. Отчаянный поступок, возможно, чтобы помешать неприятному для него исходу выборов. Я хорошо знаю тайны и заговоры, которые свили себе гнездо среди этих стен. Разумеется, я ничего вам не говорил, дорогой коллега.
Хотя Фрейд никогда не был силен в математике, он быстро сложил известные ему сведения с фактами и предположениями, которые только что узнал от Лаппони. И сделал вывод: что-то пошло не так, причем не в одном деле, а в нескольких. И что сам он во всей этой истории сыграл роль спички, которая зажгла пожар, сама того не желая.
– Мне жаль, коллега, – сказал он, – но я психоаналитик. Я исследую ум, а не внутренности, к которым чувствую глубокое отвращение. Прошу вас извинить меня. До свидания.
В тот короткий промежуток времени, за который изумление итальянского врача сменилось разочарованием, Фрейд уже ушел от него, думая лишь об одном: как найти единственного человека, которому он мог доверить эту новость.
Выйдя через вторые ворота – те, через которые он вошел в первый раз, Фрейд увидел Августа; тот сидел в автомобиле и держал во рту сигару с туго скрученным концом; ее запах отравлял воздух, но при этом наполнял его калейдоскопом цветочных ароматов, в которых было что-то человечное. Сигара, несомненно, была одного из коротких тосканских сортов. Этот их тип не нравился Фрейду, но ученый признавал, что у таких сигар есть индивидуальность и чувство собственного достоинства. Он уже собрался продолжить путь и приготовился ускорить шаг, но тут его обдала струя горячего воздуха и пыли. Фрейд повернул назад. Август уже крутил ручку, чтобы завести мотор. Фрейд сел рядом с ним на соседнее сиденье, показывая этим, что торопится.
– В Главную семинарию, папскую, пожалуйста. И как можно скорее!
Как только они, выехав из ворот Святой Анны, свернули за угол, Август уменьшил скорость и потянул ручной тормоз. А потом сказал густым басом:
– Если вы ищете Анджело Ронкалли, то его там больше нет. Он в монастыре возле Понте-Ротто. Туда ехать отсюда двадцать минут, может быть, и меньше.
Фрейд встряхнул головой, потом кивнул и ответил:
– Да. Спасибо, едем в этот монастырь.
По набережной Тибра «даррак» мчался на максимальной скорости, поднимая облака пыли. Фрейд вцепился в подлокотник так крепко, словно хотел его оторвать. Поворачивая влево и оставляя сзади силуэт острова Тиберины, автомобиль был вынужден замедлить ход.
– Я думал, что вы немой, – сказал Фрейд и бросил искоса взгляд на шофера, сосредоточенно смотревшего на дорогу.
– Лучше, чтобы так считали, – ответил Август, быстрым движением губ сдвинув вбок свою тосканскую сигару. – Так больше слышишь. Вот мы и на месте.
Автомобиль выехал на поросший зеленью пустырь, выходивший к Тибру, и остановился перед чем-то, больше похожим на крепость, чем на монастырь.
– Монастырь не здесь, а рядом, но лучше, чтобы вас не видели в этих местах. Слишком много шпионов. Я пойду проверю, нет ли слежки, – сказал Август, которому уже понравилось разговаривать. – А вы пока полюбуйтесь видом.
Ветер заставил сигару «Рейна Кубана» догореть раньше времени и к тому же придал табаку неприятный вкус пыли. То ли от этого, то ли от волнения Фрейду казалось, что у него грязь во рту. Ученый перегнулся через перила моста Палатино и выбросил окурок в воду. Его взгляд упал на развалины старинного моста Понте-Ротто. Фрейд вспомнил, что этот мост самый старый в Риме. Может быть, самым старым был мост Сульпичо, но от него, кажется, уже не осталось никаких следов. Вот что такое Рим – разрушение и исчезновение. Примерно то же происходило сейчас в его душе – и не только в ней. Все выглядит бесполезным. Видно, всему суждено перемешиваться одно с другим и полностью растворяться, словно ничего не было. Тогда зачем напрягать свои силы, как он это делал? Что заставило его сначала сообщить имя Рамполлы, а теперь искать Ронкалли, чтобы рассказать ему узнанное от Лаппони? И что сможет сделать этот молодой пансионер, раз его уже выгнали из семинарии и его больше не защищает папа?
