Скоро начнется тв-час, на него нельзя опаздывать, потому что это единственный час, когда телевизор можно смотреть, а не только слушать. Да, да, я помню, что для тебя это дико – и да!!! Я знаю, что у меня есть планшет со стриминговыми сервисами, но ты забываешь об одиночестве, которое накрывает нас волнами и одеялами – я не хочу смотреть фильмы одна. Я хочу смотреть их с остальными, пусть часть из них и невменяемые, зафиксированные в креслах больные. Мы – все равно вместе, и от этого становится комфортнее, лучше.
Извини, если не ответила на все вопросы, постараюсь написать письмо получше в следующий раз!
Очень люблю тебя, много чего еще хотела бы рассказать, но [Анатоль] стучит в дверь, пора бежать.
8. кисонька
Кисонька, ну извини!
Я был не прав, факт. И я очень сожалею, что ты расстроилась.
В смысле, сожалею, что я тебя расстроил. Не хотел быть мудаком.
Я ужасно переживаю, что ты не отвечаешь. Но решил, что буду думать, что ты занята и потом освободишься, назовешь меня придурком и простишь.
У нас сегодня тихо, у меня смена с тихими. Мы засели в гостиной и смотрим телик. Надо что-то делать с этим, потому что нам досталось самое стремное время, ничего не показывают. Вроде это и поощрение, а на самом деле наказание какое-то получается.
Нашли фильм, будем смотреть. Название пропустили, гуглить не буду. Не знаю почему, но работа отбивает желание гуглить, здесь все любят оставлять неизвестность какую-то.
Вот я и сижу в неизвестности, жду, ответишь ли ты мне и чем там фильм кончится. Наверняка какой-нибудь сранью, все в моей жизни так кончается. Только ты была особенной – лучшей, что со мной случалось, а я тебя упустил…
Кисонька?
Главврач проходила мимо, отчитала меня за телефон, прочитала последние сообщения и сказала, что эмоциональный шантаж без навыков – это дело жалкое, и еще сказала извиниться. Прости меня. Я не хотел тебя шантажировать, правда. И обидеть тебя не хотел. Но я запомню, что нужно вести себя по-другому, и буду, обязательно, ты не подумай.
Извини, что долго не писал, фильм неожиданно был ок, а потом нам даже разрешили посидеть подольше, чтобы его досмотреть. Блин, совсем голова на работе едет, конечно. Разрешили – это в смысле я разрешил, я же санитар, мне и принимать решения. Иногда так не кажется.
Погода портится. Я по тебе скучаю. Представляю, чем ты можешь быть занята целый день, но держу себя в руках, потому что это ведь опасное дело – представлять слишком много.
У нас есть пациентка – страшно талантливая старушка, она прядет ковры, мы потом помогаем ей их продавать на Этси. Некоторые выставляются, в музеях висят. Большую часть времени она прядет себе и вежливо беседует о погоде с остальными. А потом бах, и нападает – пытается схватить ножницы и глаза выколоть. Это страшно, когда такое происходит. И сейчас мне страшно, без всякого шантажа и манипуляций. Мои больные едят обед, а у меня даже аппетита от страха нет. Не слишком романтично, зато искренне.
Еще у нас есть пациентка – совсем молодая девушка, ей всякая мистика и жуть мерещатся постоянно. Она новенькая, у нас давно новеньких не было, и мы все подрастерялись, если честно. Плохо, но навыки пропали, и новенькая уже трижды почти сбегала (а один раз смогла, слава богу, ее коллега нашла). Она какая-то страшно невезучая в этом плане: нас обдурить получается, но потом она то на следователя наткнется, то перепутает входную дверь с дверью кабинета главврача, то – тут самый неловкий случай – ввалится в санитарную душевую. Потом всей лечебницей ее и Андрюху успокаивать пришлось – оба ужасно стрессанули.
Еще – это я тайком надеюсь, что истории о пациентах тебя разжалобят. Ну или не очень тайком надеюсь. Еще у нас есть другой талант. Я вообще не должен говорить, это страшная тайна, но помнишь мы были на концерте в прошлый четверг? Я билеты не просто достал, он сам мне их подарил. И не потому что мы знакомы – хотя мы знакомы! – а потому что он наш пациент. Но это капец тайна, кисонька, у нас всех куча соглашений подписана, а я вот тебе рассказал – как символ доверия. Надеюсь, ты оценишь. Ну и что не расскажешь никому – тоже надеюсь.
Что-то я сомневаюсь, что ты можешь быть настолько весь день занята.
Наверняка я просто в черном списке, болтаю сам с собой.
Ок, я подожду, но, если ты скоро не ответишь, я буду считать, что это конец.
Исходящий вызов
Исходящий вызов
Исходящий вызов
Кисонька?
Ну пожалуйста?
Хорошо, если ты так решила, то я больше не буду тебя беспокоить.
Но и на телефон без конца смотреть тоже сил нет, сейчас смена закончится, пойду и выброшу его в озеро, пускай [монстр] развлекается.
Прости меня.
9. добрая девушка
Монстр привык к тому, что у него ничего не было. Обычно это не доставляло неудобств – монстр редко помнил о чем-то, кроме текущего момента, но иногда, когда воспоминания возвращались, монстру становилось одиноко, больно. Монстр мучился. Монстру хотелось.
У других были имена – монстру хотелось имя. Иногда он помнил, что оно было, раньше, когда-то, и он ненавидел, что больше не может вспомнить.
У других были дома. Монстр не мог вспомнить и их, как они выглядят, для чего нужны. Он смутно представлял тепло, снаружи и внутри, и желал этого тепла, тосковал по нему. Монстр тосковал по одежде – ему нравилось, когда у него она была, пусть он и не мог вспомнить, когда это было. Тосковал по горячей, свежей еде, по хрусту овощей, по сладкой терпкости соков. Монстр тосковал по реализации своих базовых потребностей. Он не понимал, что это, не помнил, от кого услышал, он знал, что у других эти потребности реализовывались, а у него нет, и это его огорчало.
У других были семьи, не только сердитый брат. Монстр любил брата, слушался его, выполнял приказы, потому что – это он помнил даже в худшие дни – так было необходимо. Иногда монстр вспоминал девушку. Она была похожа на брата, но была совсем другая – добрая, ласковая. Иногда монстр вспоминал, как девушка учила его говорить, играла с ним, смеялась – монстру нравилось смеяться, но без девушки у него не выходило. Он вспоминал ссору, когда брат показал его девушке, и она была возмущена, зла, тогда-то, кажется, монстр и услышал про базовые потребности. Ему не нравилась ссора, он не любил, когда кричат, поэтому он попытался остановить их, и брат замахнулся на него дубинкой, но девушка заступилась, запретила брату бить монстра. Случилось небывалое – брат послушался. А монстр почувствовал тепло внутри. С девушкой ему всегда было тепло, кроме одного раза, когда его охватила злоба, ревность, ярость – тогда тепло исчезло. Девушка – тоже. Он пытался спрашивать у брата, где она, но не помнил, что происходило потом.
