– Сомневаюсь. Потому что скорее всего это не мистика, а серьезно больной кто-то, который, вы правильно об этом подумали, рано или поздно захочет зайти к вам в гости, а не только подглядывать.
– Что не сказать, что плохо per se, нужно только подготовиться.
– И как вы намереваетесь подготовиться?
– Об этом я, если честно, не думала. Слушайте, а может, и не нужно готовиться, может нужно наоборот, только определить, что мы признаем за наоборот… Хорошее у вас вино, голову быстро повело. Что я говорила? Ах, да, может, нужно его выследить, и выяснить, где он живет и все такое? В конце концов, это небезопасно. И очень интересно, разве нет?
Мне нужно было работать над альбомом. Но вино, увлеченная девушка, мороз на улице – мы договорились, что я помогу ей выследить монстра. Завтра она вернется в склеп, будет заниматься своими делами, а я притаюсь в соседнем и, во-первых, рассмотрю ее наблюдателя, может, даже сфотографирую, а во-вторых, запомню, откуда он приходит. В склеп, который мы выбрали, можно было попасть только через подземный ход, и это меня смущало – это было безопасно, потому что монстр вряд ли знал о подземном ходе, но только если он не знал.
– Можно подвыкрутить болты, которыми доски к окнам прикручены, – предложила она. – И если что, драматично выпрыгнуть из окна.
– Драматично можно выпрыгивать только из стеклянного окна, – сухо ответил я. – Но я даже это предпочел бы не делать. И с выкрученными болтами будет та же проблема, что и с единственным выходом: если монстр догадается, что может залезть через окно, это вряд ли закончится хорошо для меня.
– Предлагаю договориться не называть его монстром? Будем голосовать?
Мы проголосовали. Единогласно. Крипичувак тоже показался неудачным. Больной – оскорбительно. Сталкер – неподходяще. Мы остановились на подозреваемом, раз уж начали играть в детективов. Не лучший вариант, но другие пока не приходили в голову.
– Тогда хорошо, не трогаем болты, можем их даже укрепить?
– Или просто не будем трогать.
– Ок. Нам нужна камера! Только с отключаемым звуком затвора, а то неловко получится.
– Боже мой, ты и правда как какая-то сумасшедшая ученая. У меня есть телефон, зачем нам нужна отдельная камера?
– Нельзя же говорить сумасшедшая?
– Это если ты не одна из нас.
– Но кто сказал, что я не одна из вас?
– Тот факт, что большую часть времени ты находишься снаружи.
Мы выпили за это. Планировать вдруг стало утомительным, я вытащил гитару из третьего, вечно сломанного холодильника, сыграл всегда – а сейчас особенно – уместного Коэна, его синий плащ. Она слушала, качала ногой в такт, а потом вдруг задумалась, ахнула и едва не поперхнулась вином. Инсайт случился.
– Поверить не могу!
Я надеялся, правда, не очень сильно, что это был инсайт насчет расследования. Или чего-нибудь совсем другого.
– Поверить не могу своим глазам, – повторила она. – А я все думаю, почему у тебя голос такой знакомый!
– Потому что он очень похож на тот, о котором ты сейчас думаешь? – предложил я.
– Хорошо! Но можешь не волноваться, я ок с секретами, правда! И если, скажем, завтра ты выйдешь насладиться апокалиптическим морозом, а больницу окружают журналистки и журналисты с камерами, то можешь быть уверен, точно-точно, это не я разболтала.
Мы посмеялись над этим. Я спел еще – снова Коэна, кто может быть лучше в такой вечер?, и тут раздался громкий хлопок. Мы переглянулись.
– Надо пойти и выяснить, что это было?
– Очень не хочется. Но, наверное, надо. Вооружись, что ли, снова скальпелем, только не размахивай им особо, он очень острый.
Она вооружилась одним скальпелем, я – другим, и мы пошли. Но сначала посмотрели на время, потому что так делали во всех детективах. 22:03.
На лестнице не было ничего подозрительного. В холле тоже. На улице стояли двое, меня передернуло от одной только мысли идти туда, но мы все-таки вышли. Насквозь мокрая Ксения в огромном халате и охранник курили и тихо хихикали над видео из телефона.
– Ой, это же та самая девушка!
– Ага. Пойдем знакомиться. Ребята, вы не слышали странного хлопка?
– Вроде нет, – ответила Ксения. – Но мы только вышли.
Охранник подтвердил.
– Но хлопок был внутри, – сказала Мари.
– Тогда, получается, внутри и надо искать, – мудро предложил охранник, и я в очередной раз задумался, что иногда здоровые люди в нашем учреждении казались хуже больных.
Мы вернулись в здание. Хлопок раздался снова.
– Похоже на выстрел, – неуверенно сказала Ксения. – Хотя я читала, что они звучат совсем не как в фильмах.
– Выстрел – это плохо, – очередная мудрость от охранника, снова очень верная. Выстрел – это плохо.
В клинике было тихо. Я пытался согреть окоченевшие руки. Еще один хлопок – теперь было понятно, из какого коридора они доносились. Я взглянул на часы – 22:03. Мы все, но я почему-то был первый, пошли в нужную сторону, подошли к нужной двери.
– Что там? – шепотом спросила Мари.
Я указал на табличку – [Дежурный врач].
15. я пошел отсюда нахер
я иногда думал, что это именно мне так ни в чем не везет. Все остальные, мол, счастливы, а я – несчастный я, о существовании которого почти никто и не знает, невезучий, меланхоличный, медлительный, мягкий. Нихрена не какой-нибудь загадочный юноша, муки которого вызывают разные приятные чувства у впечатлительных девушек, не какая-нибудь задумчивая Ксения, которая периодически не уходила, а прямо падала в себя, и сразу хотелось пообещать ей все на свете и сделать это все – только чтобы узнать, что с ней там, внутри, происходило. Я не такой. И вот я все время как-то думал, остальные или находятся на своем месте в печали, или просто довольны собой и всяким, и все у всех хорошо и ладно. О чем вообще речь? Да, речь о том, что сегодня прекрасная ночь, когда для разнообразия и осадков никаких, и луна ярко светит, и тепло так, что можно окно открыть, чтобы дым внутрь не шел. Дым шел все равно, потому что последние несколько часов я курил, и курил, и курил, и где-то в процессе немножко неприлично набрался вином, которое стащил из тайника Наполеона на третьем этаже. Чем мне нравился Наполеон – так своей любовью к системам. От подвала до чердака вино улучшалось. В подвале, куда он ходил печалиться, было худшим, под крышей – лучшим, самым пафосным, сложным, дорогим. Я выбрал тайник из середины, чтобы Наполеон не слишком расстроился, но и потому что, чего уж там, вот такой я средненький человек. Схватить бы лучшее вино – раз повод такой, но нет, это было не в моем характере.
повод, если интересно, был в том, что я собирался выпить все вино, выкурить все сигареты, даже с травкой, а потом застрелиться. Потому что, ну правда, у всего есть пределы, и я своего достиг уже некоторое время назад. Можно терпеть дурное обращение, тяжелые обстоятельства, с честью справляться с испытаниями, с достоинством переносить что угодно, кроме, конечно, этой изоляции, в которой я оказался даже не по своей вине. По чьей же? А черт знает! Сначала все было неплохо: были и планы, и мечты, и друзья, а потом я почти буквально – совсем не буквально то есть – упал лицом в это болото и выбраться из него почему-то не мог. Я пытался. В конце концов, сейчас все довольно просто: заходи в интернет и ищи себе что хочешь – друзей, партнеров, увлечения, работу. И все находилось, самые разные люди и события находились – но ничего не срабатывало. Я думал, может, это депрессия? Может, проблема в том, что мне слишком грустно все время, поэтому ничего не выходит? Я проходил тесты, и нелепые из интернета, и нормальные, и сдавал анализы – но нет, не было у меня никаких дисбалансов, расстройств, непорядка, просто был я, невезучий, не средний даже, невидимый. И это меня огорчало.
