Письма сына походили на проповеди, что сердило Антона. «Не понимаю, как у меня вырос такой сын, – жаловался он Кате, дочитывая очередное из них. – У него напрочь отсутствует чувство юмора». И перечитывал письмо еще раз в надежде обнаружить хоть какие-то признаки сыновней любви.
Раздались гудки, и в доме сына включился автоответчик. «С тех пор как он стал знаменитым, – подумал Антон, – до него не дозвонишься. Он заботится об униженных и оскорбленных, а к родным потерял всякий интерес. Впрочем, может, это и к лучшему, что его нет дома. Не то опять начал бы читать мне мораль. Обвинил бы в семи смертных грехах и добавил к ним еще парочку от себя лично. Например, осудил бы меня за то, что я бросил родину и живу с женщиной, не связав себя с ней узами брака. Что я всегда поддавался женщинам, которые сбивали меня с истинного пути. Только о моем настоящем грехе он промолчал бы – о том, что я ушел из семьи, когда он был подростком. Про это он никогда не говорит».
Антон вытащил из пишущей машинки адресованную самому себе надгробную речь, отложил в сторону и принялся за новую. Не такую мрачную. Посвященную Никите. Дописав, он какое-то время мерил ногами комнату, расхаживая из угла в угол. Затем подошел к телефону и еще раз попытался дозвониться до Новосибирска.
* * *
Бен-Цук набрал известный ему одному номер. Трубку сняла секретарша начальника военной базы.
– Мирит?
– Меня зовут не Мирит.
– Могу я поговорить с начальником базы, с Шушу?
– С полковником Хамиэлем? – удивилась секретарша. – Он уже год как перевелся в штаб.
– А с Чомпи, начальником разведотдела?
– Он давно демобилизовался.
– Тогда с Кифи. Или… с Хушхашем.
– Не знаю таких. А вы, простите, кто?
– Майор запаса Моше Бен-Цук, – стараясь придать голосу твердости, представился он. – Не так давно служил на вашей базе старшим офицером. Сейчас мне срочно надо кое-что выяснить.
– Объясните, какой у вас вопрос, – чуть нетерпеливо предложила она, – чтобы я знала, с кем вас соединить.
Он изложил ей суть дела, и она переключила звонок на кабинет начальника особого отдела.
В трубке зазвучала знакомая бодро-механическая мелодия ожидания ответа – хоть ее не поменяли. Бен-Цук представил, как сигнал спускается по этажам и шахтам, скользит по коридорам, проникает сквозь двери с кодовыми замками, пока не доберется до самого низа, до кабинета начальника особого отдела. На этой базе чем выше твоя должность, тем глубже под землей ты сидишь.
– Добрый день.
«Сколько спеси в голосе, – подумал Бен-Цук. – Неужели я раньше тоже таким был?»
– Здравствуйте, – сказал он. – Я майор запаса Моше Бен-Цук.
В трубке воцарилось долгое молчание. Видимо, особист рылся в памяти, пытаясь вспомнить, кто это.
– Кто-кто? – наконец переспросил он, и Бен-Цук услышал щелчок компьютерной мышки.
– Майор Моше Бен-Цук, – повторил он и, не дождавшись ответа, завел сбивчивый рассказ о Наиме.
– Достаточно, – перебил его особист. – Я в курсе этого дела. Но при всем уважении обсуждать с вами подобные вещи по телефону не могу. Скажу одно: у нас крайне серьезные подозрения. Речь идет о шпионаже и угрозе государственной безопасности.
– Но он всего лишь…
– Кроме того, – снова перебил его особист, – какой болван догадался строить микву именно на том месте? Это угрожает безопасности страны!
– Мэр города, господин Авраам Данино, приказал мне…
– Передайте Данино, чтобы передвинул эту чертову микву на пятьдесят метров влево.
– Передвинул? – ужаснулся Бен-Цук. – На данном этапе? Вы хоть представляете себе, сколько денег мы уже вбухали в стройку? Заложили фундамент. Возвели строительные леса. Вы представляете, во что нам обойдется ее передвигать? И сколько времени это займет?
– А вы знаете, сколько потратили на разработку истребителя «Лави», а потом проект свернули? Ничего не поделаешь, Бен-Цук. За ошибки надо платить.
– Вы не понимаете, – взмолился Бен-Цук. – От этой миквы очень многое зависит. Прошу вас, давайте поищем другое решение.
– Мне надо подумать, – сказал особист и снова кликнул мышкой. – Я вам перезвоню.
– Когда?
– Завтра. Максимум послезавтра.
Но позвонил он только через две недели и даже не извинился. Наоборот. Недовольно пробурчал, что у него полно дел, а он вынужден тратить время на «эту вашу микву».
– Короче, – заявил он. – Если вы настаиваете, что миква должна стоять именно на том месте, найдите надежных с точки зрения государственной безопасности рабочих, и я их проверю. Если не обнаружится ничего подозрительного, вы сможете продолжить строительство. Только пообещайте, что внесете в смету СПН.
– Что такое «СПН»?
– Стена, препятствующая наблюдению.
– Но…
– Бен-Цук, я пытаюсь вам помочь, а вы со мной препираетесь.
* * *
Никита не умер. Несмотря на прекрасную надгробную речь, написанную для него Антоном, он все еще был жив. Поэтому они пожелали ему доброго здоровья и ускорили шаг. Ни один из них не рвался провести весь вечер в его обществе. Но Никита тоже ускорил шаг, обогнал Шпильмана с его радиоприемником, по которому шла трансляция матча российской футбольной лиги, пристроился к Кате с Антоном и, пыхтя от нетерпения, стал поджидать момента, когда удастся ввернуть: «Кстати! Это напомнило мне один эпизод на съемочной площадке…» Однако Катя и Антон молчали, чтобы не давать ему повода разразиться еще одной историей с участием Михалкова. Но вот они поравнялись с недостроенным клубом, и Никита не выдержал:
– Кстати, о незавершенных проектах. Знаете, сколько раз Михалков начинал работать над фильмом «Очи черные»? Сперва у него был сценарий, но не было денег. Потом деньги появились, но он никак не мог найти в Италии подходящего места для съемок. Потом место нашлось, но оказалось, что денег не хватит. Вот так-то, друзья. Снять фильм – это вам не по Красной площади прокатиться. Но Михалков – уникум, друзья мои, он никогда не опускает руки. Он не просто доснял фильм, он еще и получил за него приз на Каннском фестивале. А французы кое-что понимают в кино, вы уж мне поверьте!
Катя прижалась к Антону, и он понял почему. Ведь с фильма «Очи черные» между ними все и началось. В клубе дома престарелых фильм показывали на белой простыне, надорванной в левом верхнем углу – так евреи согласно траурному обряду надрывают край рубашки. Катя ходила на все фильмы без исключения. Кино было единственной, если не считать глинтвейн со щепоткой корицы, вещью, которая помогала ей хотя бы на два часа забыть, как далеко от нее те, кого она любила, и какое на самом деле печальное место этот приют для осиротевших стариков, несмотря на все их старания прикидываться веселыми.
