– Надо заранее думать, чем будем набивать животы зимой. Лучше сейчас работать, чем потом сидеть и зубами щёлкать.
– Единственная цель жизни – это думы о Господе, – нараспев заявил Кейн, поднимая и опуская голос, словно собираясь положить свои слова на музыку.
Фаррисса это не впечатлило.
– Скажи-ка на милость, а кто решает, когда у нас воскресенье? Я и месяца нынешнего не вспомню, не то что дня недели.
– Я скажу тебе – оно сегодня, ибо Святой Дух просвещает меня, – с поразительным высокомерием заявил Кейн. – В душе я всегда знаю, когда наступает день отдохновения, как и любой праведный христианин.
Гораздо больше, чем оскорбительный намёк, Фаррисса раздосадовала глупость Кейновой идеи. Как и Донала Дона. На Хирте он был искусным мастером: своими большими сильными руками он мог и стену из камня возвести, и ложки из плавника вырезать, и телогрейку из шерсти своих овец связать.
– Мы должны древесину искать, – прорычал он, – а не сидеть тут на задницах. Бог помогает тем, кто хочет помочь себе. Если бы мы могли построить плот, чтобы доплыть до Боререя…
В деревенском Парламенте голоса Фаррисса и Дона перевесили бы голос Коула Кейна. Но здесь, на Стаке, Кейн заключил несокрушимый союз – с Богом, и со Страхом, и с Усталостью. В полупропетой, полупроблеянной проповеди он остерёг мальчишек, что если те осмелятся преступить Святой Закон и станут работать в воскресенье, то когда Господь Бог отправит на Стак Воина своих ангелов – их с собой не возьмут.
– В глазах Господа мы не более чем грязь! Подумайте о своих грехах и покайтесь! – прогремел он перед тем, как лечь спать. Это была не та колыбельная, которую кому-то хотелось бы услышать перед сном, но Кейну эхо собственного голоса, раскатившееся по Хижине, явно доставило наслаждение.
* * *
Куиллиам с облегчением обнаружил, что никто не послушался Кейнова запрета с ним разговаривать. Старшие не вполне могли смириться с переменой «Кейна-могильщика» на «пастора-Кейна-которого-нужно-слушаться». Младшие попросту забывали: когда мысль приходила им в голову, она вылетала у них изо рта прежде, чем они успевали её поймать.
– Что делают люди в Раю, Куилл? – спросил Дейви на следующий день.
– То же, что и мы, наверное, только без верёвок. – И Куилл описал, как ангелы взбираются на облачные пики, собирают птицу и просовывают птичьи головы под золотые шнуры, которыми обвязывают талии, пока не наберут целую уйму гуг, скоп и белых лебедей.
Но облака над их головами напоминали синяки – чёрные, коричневые и фиолетовые от едва сдерживаемого дождя. Море бурлило и вздымалось. У входа в Хижину возвели стену из составленных друг на друга, чтобы не дать ветру пробраться внутрь, камней. На следующий день поднялся шквал, следом за ним второй и ещё один. Огонь, зажжённый чтобы привлечь ангелов, оказался бы потушен, если бы его не погасили давным-давно: топливо было слишком ценно. По крайней мере пламя в Средней Хижине им поддерживать удавалось: поскольку пастор Кейн любил поесть горячего, он щедро разрешал пользоваться трутницей во время трапез. Сквозняки с улицы совали носы в пар, поднимающийся от котелка – того, что одолжила мать Дейви в обмен на четыре яйца и трёх птиц.
– Как моя ма будет готовить горячее сама, Куилл? – спросил Дейви, едва сдерживавший слёзы всякий раз, когда доставали котелок.
– Я бы сказал, что она пойдёт к соседям, – ответил Куилл.
– Она разве не в Раю? – Дейви пришёл в ужас.
– Я про Рай и говорю, – поспешно сказал Куилл. – Неужто ты думаешь, будто в Раю нету соседей? Или котелков? Там один сплошной рождественский ужин. – И Дейви серьёзно кивнул.
Сквозь какую-то расщелину или дыру в камнях над их головами донёсся зловещий вой, полный чистой тоски. Потом осенние ветра приносили этот шум каждую ночь.
* * *
Старые времена обладают силой. На Хирте бытовали поверия тысячелетней давности. Для жителей Сент-Килды острова и Стаки населяли души мёртвых, зацепившиеся, подобно овечьей шерсти, за каменные стены, или острые скалы, или колючие кусты. Всякое завывание ветра почиталось за голос какого-нибудь привидения, обречённого оставаться на краю обрыва, или под водопадом, или на дне ущелья до тех пор, пока дожди не смоют его грехи. Вот что они слышали, когда в Средней Хижине завывали сквозняки, пронзая пещеру насквозь. Но кому принадлежали здешние души, воющие им в уши? Утонувшим морякам, чьи корабли разбились о скалы? Упавшим с утёса птицеловам, прибывшим как-то летом на Стак и брошенным друзьями непогребёнными?
– Это призрак Фернока Мора, – прошипел Кеннет Лаклану в шею, – явился глотку тебе ночью перерезать.
– Не! – парировал Лаклан. – Он как твою здоровенную тушу увидит – так сразу решит, будто это огромная овца, украдёт тебя и сожрёт.
Однако по тем немногим, кто услышал их перешёптывание, прокатилась волна трепета. В отличие от Лаклана, разговоры о призраках их здорово пугали.
В Джоне же завывания пробудили страх иного рода. Он зашептал в ухо Куиллу, коснувшись его шеи ледяным носом:
– А мы призраки, как ты думаешь? Вдруг мы утонули по дороге, а сюда только наши души и доплыли?
Его лицо было слишком близко, чтобы сфокусировать на нём взгляд, но Куилл заметил его слёзы и жуткую пепельную бледность. Почему они задают все эти вопросы, на которые невозможно ответить, ему? Откуда ему знать? После пятичасовой работы на скалах у него сводило икры и он уж точно не чувствовал себя бесплотным духом.
– Не. Мы бы запомнили. Такие вещи, навроде смерти, не забываются. С чего ты это взял?
Но слёзы продолжали катиться по лицу Джона. Вдвоём они вышли наружу, чтобы обсудить его беспокойство.
– Ну, может, нас отправили сюда, пока с нас не сдует все грехи – как с Воина сдуло всю одежду! Как думаешь, грехи на вид походят на кровь, а, Куилл? – Джон сунул руку в мешковатые, доставшиеся по наследству штаны. Когда он вытащил её, пальцы оказались перепачканы кровью.
– Скажи кому-нибудь, – немедленно ответил Куилл.
– Я и говорю. Тебе. – Джон, казалось, стыдился, что истекает кровью. Куиллу стало попросту страшно. Что если это заразная болезнь? Или жуткая участь, уготованная им всем? Он перебрал возможные объяснения внезапного кровотечения. Когда в прошлом году сынишка миссис Кэмпбелл упал и разбился насмерть, изо рта и ушей у него текла кровь: Куилл видел.
– Ты не падал сегодня?
– Не-е-е-е-ет! – простонал Джон.
Когда глупыши отрыгивали содержимое своих желудков, жидкость эта была ярко-красной.
– Может, это на тебя из глупыша вылилось, когда ты его за пояс засовывал?
– Не-е-е-е-ет!
Ещё, конечно, если верить старшей сестре Мурдо, раз в месяц у взрослых женщин шла кровь, дающая понять, что они не беременны…
Джон раскачивался из стороны в сторону, держась за ноющий живот. Из обтрёпанных древних штанин высовывались босые ноги. Лодыжки были тощие, не то что у Куилла. Мужчины на Килде похожи на птиц – с толстыми лодыжками и растопыренными, как птичьи, пальцами. Всматриваться в большое круглое лицо было бессмысленно: волосы у Джона были коротко острижены; обветренную кожу покрывали ссадины от каменной крошки.
