…Так что Куилл тоже перелез через край Навеса и повис на белой верёвке. Он почувствовал, как оболочка из овчины натягивается. Почувствовал, как она впитывает пот его ладоней.
– Ты рехнулся, мальчик?
– Теперь ничего плохого не случится, мистер. Иначе я тоже упаду.
Куилл не считал Фаррисса сквернословом. Учёный человек (думал Куилл) знает не так уж много ругательств. Следующая пара минут определённо оказалась поучительной.
Затем настала тишина, нарушаемая лишь скрипом раскачивающейся на ветру верёвки, трущейся об основание камня. Море, в свою очередь, тёрлось об основание Стака. Вода под ними была голубой и кристально чистой. Солнце скрывали низкие облака, так что на воде не было бликов, и мужчина и мальчик могли разглядеть морские глубины, куда только доставал свет – не самое дно, конечно, но подводные каменные своды и столбы. Это было всё равно что смотреть на затопленный город – какие-нибудь затонувшие руины прежних цивилизаций – русалочий замок, цитадель Королевы Амазонок. Или дом сине-зелёного люда, который дышит океанской водой, который сам и есть морская вода.
– Я могу просто отпустить верёвку, – сказал Фаррисс.
– Но тогда я не смогу влезть назад, – ответил Куилл. – Совсем никак.
Седьмая волна с вызовом разбилась о скалы внизу, и брызги поднялись вверх, но конца белой верёвки они не достигли.
– Фернок Мор приходит ко мне во сне, – сказал Фаррисс.
Спустя какое-то время Куилл ответил:
– А ко мне приходит Мурдина Галлоуэй.
– Правда? Значит, она и впрямь была ведьма. – Фаррисс произнёс эти слова так, будто находил их печальными, но интересными: не возмутительно ужасными, но доказывающими, что их сны действительно сотканы из одних и тех же дьявольских нитей.
– Никакая она не ведьма. Как вы могли так подумать! Она же ваша родня! Она хороший человек. Просто снится мне, и всё.
– Я прошу прощения. Моя жена… мои девочки… – начал Фаррисс, но осёкся. Может, своими кошмарами он и мог поделиться, но были у него и сокровища слишком ценные, чтобы рассказывать о них… Вместо этого он сказал: – Фернок Мор приходит ко мне. Это за мной он тогда явился в Хижину. Говорит мне, что лучше быть Нигде, чем здесь. Быть Ничем. Быть Нигде. Лучше, чем это.
– Он искушает вас совершить дурное. Это очень в его духе… Но мистер, если его призрак всё ещё здесь, на Стаке, он никак не может рассказать, каково это – быть Ничем или Нигде, потому что он застрял здесь на веки вечные и теперь является сюда. Так что откуда ему знать про Нигде и Ничто? Вы что, хотите вечно бродить призраками с ним на пару по Стаку Воина?
– Я не вор навроде него. Я не плохой… – Но Фаррисс не стал оправдываться перед мальчишкой, чьи ноги висели у него перед лицом. – Скоро наши запасы птиц иссякнут – а море слишком бурное для рыбалки. Я не желаю оставаться и смотреть, как те, кого вверили моим заботам, голодают и замерзают насмерть.
Оболочка верёвки сместилась на своей сердцевине, и они оказались лицом к морю, а не к камню. За Стаком Ли виднелся самый краешек Хирты: вершина Конахайра, остров Соэй на одном конце, остров Дан на другом. Почему за ними никто не приплыл? Тут же совсем-совсем недалеко…
– Я ткал ткань на платье. До того, как мы сюда приплыли. На платье моей жене. Она спряла нить, и всё было готово – садись и тки. Но я не шибко спешил. Я уплыл прежде, чем соткал, сколько ей надо.
Овчинная оболочка верёвки разошлась, как жабры. И облака тоже разошлись, как жабры, и дали золотому солнечному свету пролиться на море. И там, где он пролился, к северу, в океане показалась какая-то тень.
Кит.
Он был огромным, как галеон – целый флот галеонов, потому что – да! – кит был не один, а целых три – даже четыре – даже больше! Целая китовья Армада, движущаяся на юго-запад. Фаррисс затаил дыхание.
– Земля полна произведений Твоих. Это – море великое и пространное
[4]… – Он процитировал это шёпотом, будто, заговори он слишком громко, – и спугнёт китов.
Величественное это было зрелище: движутся неторопливо, и нет им дела ни до времени, ни до крошечных частичек суши, торчащих из воды, ни до ещё более крошечных существ, на них висящих. Пока киты не скрылись из виду, всё казалось неважным – только бы смотреть, как они плывут на юго-запад навстречу пустоте Вечности.
– Китов я никогда раньше не видел, – выдохнул Куилл. – Слыхал про них, но видеть не видел.
– Вот бы мои девочки их увидели… – сказал Фаррисс.
– Может, они и видели. Может, они прямо сейчас на вершине Ойсевала, глядят на море.
– Значит, мир не кончился? По-твоему?
– А чего меня спрашивать? Я мальчишка. Это вы должны давать нам знания. – Пучок конского волоса вылез из оболочки и попал Куиллу в лицо, запутался в ресницах, оцарапал глаз. Без обвязанной вокруг бедра верёвки он не мог высвободить руку и избавиться от него. Он удерживал весь свой вес обеими руками. – Пока я не устал, мистер, не перелезете ли вы через меня? Вы дотянетесь до края, если встанете мне на плечи. А потом сможете меня втащить.
– Ты можешь встать на мои плечи, – возразил Фаррисс. – Сначала ты лезь.
– Но я не смогу вас втянуть, когда окажусь на уступе. Я же сказал: я мальчишка. Вам придётся залезть первым… О, и выкиньте эти камни из карманов, если вам не трудно, мистер. Уменьшите вес. Будьте так любезны.
И чудесным образом, не став даже отрицать, что в карманах у него камни, Фаррисс вытряхнул куски породы, гальку и покрытые коркой помёта булыжники из карманов, и они упали в море, прямо в отражение двух висящих на белой верёвке людей. Потом мужчина взобрался по верёвке – попытался взобраться по верёвке – мимо цепляющегося за неё над его головой мальчишки.
Лезть по верёвке, свисающей вдоль скалы, – одно, но взбираться по свободно болтающейся верёвке – совсем другое. Хоть глаза его и были закрыты, Куилл чувствовал каждую часть тела пробирающегося мимо него мужчины – ловящая ртом воздух голова, жилистые конечности, высушенные, как птичье мясо, забытый в одном из карманов камень, впадина под рёбрами, пустая от голода, двигающиеся суставы.
Сумев наконец обернуть верёвку вокруг бедра и перекинуть через плечо, Куилл принял сидячее положение, чтобы выдержать вес вставшего ему на плечи Фаррисса. Последний быстрый толчок, с которым мужчина перекинулся на язык Навеса, должно быть, совсем натянул верёвку, потому что Куилл услышал и почувствовал громкий треск.
Каждый мужчина на Килде отчасти птица, потому что он знает, каково это – падать с небес в морскую синеву. Он тысячу раз представлял себе это. У него были друзья и родня, которые провели последние мгновения своей жизни в этом полёте. Но хоть Куилл видел сквозь сомкнутые веки ярких багряных рыбок, открыв глаза, он обнаружил, что верёвка всё же не порвалась, Фаррисс волок его наверх. Откуда у него взялась на это нечеловеческая сила – одному Богу известно. Виноватый страх стать причиной смерти мальчишки, вверенного его заботам? А может, это киты одолжили ему немного своей левиафанской силы?
