Он смирился с этим. Он заслуживал быть обречённым на одиночество. Из-за его глупой придумки с «Железным Перстом» погиб Дейви, считая, что рыболовный крючок стоит того, чтобы разбиться о скалы. Куилл призвал Фернока Мора в голову Фаррисса. Он кормил друзей историями – а какой толк от историй? Всё равно что кормить собак стеклом. Он предал даже гагарку, подкармливая её рыбой, так что когда она, исполненная благих намерений, вернула долг, то перепугала Найлла до безумия и была убита за свою доброту. Он сказал друзьям, что они прокляты, а что ещё хуже, ничуть не скорбел по их обществу. Каждый одинок в смерти, по дороге во тьму спутников нет: так зачем они нужны при жизни?
– Теперь я понимаю тебя, – как-то раз сказал ему Фаррисс. – Мы теперь родня. У нас у обоих вместо крови чёрные чернила. – Куилл не понял, что он имел в виду, но спросить не решился.
Теперь Фаррисс был в поле его зрения, делал из волокон верёвки силки на тупиков. До чего же тупики бестолковые созданьица. Один наступает лапой в силок. Другой, заинтересовавшись, подходит посмотреть поближе.
«Я просто поставил лапу в эту вот петлю», – говорит первый тупик.
«Что, вот так?» – говорит второй. Мимо проходит их сосед, и они зовут его:
«Эй, graidhean, родной! Не поможешь нам?» – И вот уже их сосед подходит посмотреть…
Их, таких доверчивых, так легко ловить – целыми дюжинами. Лето столь щедро.
Фаррисс распрямился. Может, у него просто затекла спина. Он посмотрел на Куилла. На его лице читался вопрос. Он кивнул на море. И Куилл посмотрел. На воде виднелось какое-то пятно.
Что-то, едва заметное в солнечном свете, огибало Стак Ли. Китовые акулы, возможно: вчера несколько проплывало мимо. Но нет, оно двигалось не под водой, а по ней: что-то белое. Стая олуш, возможно, летящих низко над волнами, маша крыльями?
Мальчишки по всему Стаку заволновались, как глупыши, когда завидят на небе черноспинных чаек. Они бросили свой неторопливый промысел и затаились, замерев. В последнее время Юан начал говорить о звере с числом 666 на лбу, разгуливающем по миру в Конце Времён и пожирающем людей. И сейчас они воображали морское чудище: а что ещё? Теперь их мир был сосредоточен вокруг моря. Возможно, теперь Великий Зверь с белым гребнем на голове явился за ними, и это его макушка виднеется над морем, пока он идёт по океанскому дну, вынюхивая грех, вынюхивая души на съедение.
Какая-то часть Куилла всё ещё ожидала, что на борту белого корабля окажутся ангелы: что это будет тот самый корабль, которого так ждал Дейви. Собственные сомнения стали ему не важны: после смерти Дейви Куилл чувствовал себя обязанным перенять все надежды и верования мальчика, будто унаследовав его одежду. Ангелы казались едва ли менее пугающими, чем Великий Зверь. Они тоже захотят выдернуть мальчишек с насестов и утащить их в небо. Как орланы крадут ягнят у их матерей. Куилл чувствовал страх, но в то же время – горькую обиду из-за того, что к ним, возможно, летят ангелы, а Дейви, так их ждавший и веривший в них, уже не увидит этого.
А может, это была просто лодка – обычная одиночная лодка. В таком случае она просто проплывёт мимо Стака, не ведая о брошенных там мальчишках.
Внезапно все мальчишки повскакивали на ноги на скалах или в устье Хижины, размахивая руками и крича. Пятьдесят тысяч вспугнутых птиц взмыли в небо – воронка смерча из кружащих и вопящих птиц, словно тоже ожидавших спасения от маленькой лодки, держащей курс на запад.
* * *
В итоге они не успели взять ничего, вообще ничего. Мальчишки напоминали привязанных козлят, кидающихся к причалу и тут же утягиваемых обратно мыслями о вещах, которые никак нельзя было оставить: котелок матушки Дейви – шерстяная шапка – новый запас свечек-качурок – намалёванная на стене пещеры корона… Половина клейтов была наполнена. У них было масло глупышей и масло других птиц, хранимое в желудке гагарки. И перья у них тоже были, хотя ни одного мешка, чтобы снести их вниз в лодку, не осталось…
Но что если лодка не сможет пристать к берегу? Опасное течение, сильные волны… Ветер может перемениться! Неопытный рулевой может решить не рисковать лодкой в попытке причалить…
Донал Дон начал помогать Кеннету спускаться из Хижины, по уступам, по самым пологим уклонам Стака. Они были связаны обрывком потрёпанной верёвки, на тот случай, если Кеннет не устоит на покалеченных ногах и потеряет равновесие. Складывалось впечатление, что это пастух ведёт на поводке престарелую овчарку, или что узника ведут на суд.
Только Лаклан, взобравшийся на высокий каменный пик, стоял совершенно неподвижно – Король Олуша оглядывает свои солнечные владения. Он скрестил руки на груди и отворачивался всякий раз, когда кто-то звал его спуститься. Куиллу пришлось сделать крюк, чтобы забрать его со скалы.
– Я остаюсь, – сказал Лаклан, и на его обгоревшем от солнца лице появилась такая глубокая и хмурая морщина, что казалось, будто она вырублена топором.
– Но твои родичи… – начал Куилл – а что ещё ему было сказать? Ожидание окончилось. Миру не настал конец! Они девять месяцев зимовали в море, но теперь могли вернуться в тёплую толпу своих сородичей, своего племени, своей родни.
– Надеюсь, они померли, – жестоко бросил Лаклан, а потом, испугавшись, что Куилл поймёт его превратно, поспешно добавил: – Мои, а не твои, ага? Мои, не твои.
* * *
Это оказалась не лодка с Хирты и не возвратившийся с Гарриса с почтой и припасами мистер Гилмор. Это был наместник Владыки, приплывший на Хирту собирать налоги. По прибытии туда ему сообщили, что команда птицеловов застряла на Стаке, и он отправился их спасать. Он упомянул, что по дороге сюда увидел на Боререе дым. Они, в свою очередь, упомянули о существовании Коула Кейна.
Кейн стоял, ожидая, наготове в бухте, когда лодка свернула к Боререю. Огибая остров с юга, они увидели множество бесплодных попыток Кейна отправить на Хирту сигнал: сложенные на травянисто-зелёном склоне белые камни – алфавит отчаяния. Выходит, сигналы он-таки отправлял.
И всё же никто не перемолвился с «пастором» – с «отшельником» – ни словом. И хотя Кейн так и осыпал их вопросами, ни наместник, ни его команда не были готовы говорить о том, что они обнаружили на Хирте.
– Болезнь, – вот и всё, что они сказали. – Хворь.
Смысла расспрашивать наместника об отдельных людях не было: по имени он знал преподобного Букана – и всё. На самом деле наместник вообще едва ли распознавал в команде птицеловов людей. С длинными волосами, одеждами из птичьих шкур и изъеденной непогодой кожей они больше напоминали зверей, чем людей. А после этих слов:
– Болезнь.
– Хворь.
– Они вообще перестали говорить и с ним, и друг с другом, только стояли в лодке, как бескрылые гагарки на айсберге, и просто вглядывались в даль.
Волны вернули песок, смытый было с пляжа великой бурей, на место в Виллидж-Бэй, песчинка по песчинке. Фаррисс первым выбрался из лодки, так рано выскочив за борт, что по шею погрузился в воду. Побарахтавшись, он доплыл до берега и побежал в деревню.
