О чем-то большем даже мечтать не стоило, но хоть выспаться под крышей, искупаться и вот так, полежать, взявшись за руки, и поговорить. Тихо-тихо, в темноте.
Почему-то такие моменты бывают интимнее, чем секс.
– Что ты сказал этому гаду?
Джес не стал ломать комедию. Было поздно, да и дочь разбудить не хочется. А Лиля точно будет возмущаться, если он начнет крутить.
– Я сказал, что все знаю. И добавил, что эввир – мой.
– То есть?
– О твоих делах с мастером Лейтцем все знают…
Лиля и не сомневалась. И знают, и завидуют. И что?
– Я сказал, что Шмульц – мой человек. Через него шла моя торговля, и я приехал проверить как дела. Его дочь не шильда, а сам он святился, как и девчонка.
– Ага…
– И намекнул, что пастер влез на чужую делянку. Баб много, денег мало.
Лиля хмыкнула.
Ну да, вот это могли понять циничные твари.
Не сострадание к девчушке, и не бескорыстную помощь совершенно постороннему человеку. Помощь, оказанную просто потому, что мимо пройти нельзя. Или себя уважать перестанешь. Это им было недоступно, как гиене – стихосложение.
А вот циничное и жесткое: «мои деньги, убери руки!» поняли равно и мэр, и пастер. Не просто поняли, приняли и одобрили. Сами такие.
– И?
– Он отдает мне эввира и соплячку, я забываю обо всем, что произошло. И чтобы не было вони, увожу их из города. Жаловаться они не побегут.
– А ты можешь…
Джес хмыкнул.
Он еще в магистрате понял, что Лиля никуда без этих двоих не уйдет. И постарался минимизировать последствия.
Здесь и сейчас – он на чужой территории. Вот в Лавери он на своем месте, он дома. Там он мог бы просто приказать выбить правду из негодяев.
А здесь…
Он, конечно, граф. Но прежде, чем жаловаться королю, до него еще добраться надо. А места тут глухие, провинция…
Мало ли кто налетит? Мало ли откуда стрела прилетит?
Джерисону этого не хотелось. Он ехал с женой, с дочерью – к чему лишний риск? Тут тоньше надо, аккуратнее. Объяснить пастеру, что побаловался и хватит. Намекнуть, что последствий не будет, но сотрудничать стоит.
И увезти проблему подальше от Лостра.
Дешево и сердито.
Можно бы еще и денег дать, но это уж перебор. А вот чернильную ручку Джерисон пастеру подарил. Работы мастера Лейтца. И намекнул, что не надо мешать чужой торговле, а то ведь прилететь может.
Пастер оценил ручку, понял, что влез на чужую делянку, оправдываться не стал, но на мировую согласился. Его тоже все устраивало.
Бывает такое у мужчин.
Заклинивает.
Вот именно на этой женщине, именно здесь и сейчас, именно – хочу! С любовью это состояние не имеет ничего общего. Дурь, одержимость, безумие, когда стираются законы и ломаются границы дозволенного. Просто – помешательство.
А если женщина начинает ломаться и отказывать… тут возможны варианты. Вплоть до самого худшего.
Да, и такого – тоже.
Но получив свое, пастер задумался.
Сказав «А» – придется говорить и весь остальной алфавит, остановиться не получится. И что? Сжигать дуреху за ее несговорчивость? И ее отца?
Хм-м…
Не настолько уж он был жесток.
Избить, изнасиловать, и то, дала бы добровольно, и синяков бы поменьше было. А она сопротивляться вздумала. Пришлось и по щекам отхлестать, и отцу пригрозить, чтобы не ломалась. Но это-то бывает.
А вот убивать…
Но и не держать же их век в тюрьме?
Пастер дозрел бы до убийства рано или поздно, но раз уж так сложилось? С глаз долой, из Лостра вон… чего еще надо? Все хорошо складывается.
Граф претензий не предъявляет, но своих людей вытаскивает. А что эввиры…
Пастер знал о творениях мастера Лейтца, мэр ему кое-что показывал. Барон жене зеркальце заказал, маленькое, правда, зато какое в нем отражение! Четкое, чистое, но стоит – с ума сойдешь. Наживаются эти пройдохи на зависть порядочным людям!
Все сложилось вполне удачно.
Лиля выслушала мужа и улыбнулась. В темноте блеснули белые зубы.
– Ваше сиятельство, вы были великолепны.
– И надеюсь получить за это награду.
– Какую и у кого?
Лилю внезапно укусила… ревность? Но слишком уж плотоядно Джерисон смотрел на эввирскую девушку.
Супруг фыркнул. Как уж ему удалось это сделать шепотом – неизвестно, но справился.
– Мне кажется, или в вашем голосе, супруга моя, я слышу ревность?
– Вовсе нет! С чего вы решили? – поспешно отперлась Лиля, выдавая себя, и понимая это. Но… не было у нее такого опыта! Не было!
Никогда ей ревновать не приходилось! Лешка ей никогда не давал повода! И мыслей не было. А тут…
– Я не насилую детей, – хмыкнул граф. – Мое слово.
Ребенком эввирку можно было назвать достаточно условно, лет пятнадцать ей есть, а раньше в этом возрасте уже детей нянчили. Да здесь и нянчат. Но если Джерисон сказал…
Лиля на миг представила себе весы.
Большие такие, серьезные.
Врет – или не врет?
Если не врет – это хорошо, супругу можно доверять.
Если врет… это тоже хорошо. Пусть все выяснится сейчас, и она не станет доверять супругу. Тот, кто лжет по мелочам, продаст и по-крупному.
И сережка с жемчужиной лежит в шкатулке, напоминая о приснопамятном маскараде.
– Поклянитесь, что вы не тронете эту девочку?
– Клянусь, – просто сказал Джерисон.
Лиля чуть расслабилась.
Что ж, и это неплохо. Проверка получается гадкая, но – лучше здесь и сейчас, чем там и потом. И Лиля еще раз улыбнулась супругу.
– Спасибо. Для меня это важно.
– Я понимаю. Но для девушки было бы лучше, если я хотя бы объявлю ее своей любовницей.
– Почему? – тут же насторожилась Лиля. Понятно же, что объявлением дело не ограничится, придется хотя бы иногда уединяться, вид делать…
– Потому что они поедут с нами. Что проще – отгонять каждого, или сразу провести границы? И объяснить, что на чужой полянке лошадь не пасут?
Хм-м…
Вот с этой точки зрения Лиля ситуацию не рассматривала. Но Джерисон прав. Дворяне не станут слушать оправдания от эввирки. От которой, кстати, и так не убудет.
– Я могу взять ее в горничные…
– Думаете, поможет?
Лиля и сама понимала, что не поможет. Но…
