Так как это невыполнимо, я поработал, насколько смог, над завершением начатого, сильно желая показать ему что-нибудь новое – и не подпасть под его влияние (конечно, он окажет влияние на меня, как я надеюсь), прежде чем сумею продемонстрировать ему свою несомненную оригинальность. В любом случае он все равно увидит ее в убранстве дома, как оно выглядит сейчас.
Прошу тебя, если это возможно, вышли немедленно еще пятьдесят франков: не знаю, как я смогу выкрутиться без них. Мне очень приятно, что ты перечитал «Тартарена». И наконец, надеюсь, ты пошлешь свое письмо с обратной почтой. Крепко жму руку.
712. Br. 1990: 717, CL: 557. Тео Ван Гогу. Арль, четверг, 25 октября 1888, или около этой даты
Дорогой Тео,
спасибо за твое письмо и за купюру в 50 фр. Как ты знаешь из моей телеграммы, Гоген прибыл в добром здравии. Мне даже кажется, что он чувствует себя лучше, чем я.
Разумеется, он очень доволен тем, что ты продал картины, и я доволен не меньше – теперь можно не откладывать кое-какие расходы на переезд, совершенно необходимые, и они не лягут целиком на тебя. Г. непременно напишет тебе сегодня. Это очень, очень интересный человек, и я полностью уверен, что вместе мы сделаем кучу разных вещей. Вероятно, он создаст здесь много всего, и я, надеюсь, тоже.
Что до тебя, смею верить, твое бремя станет чуть легче – смею верить, намного легче.
Я чувствую потребность творить, пока не буду подавлен морально и истощен физически, – именно потому, что, в сущности, у меня нет и не будет другого средства возместить наши расходы.
Что я могу поделать, если мои картины не продаются.
Придет, однако, день, когда люди увидят, что они стоят больше цены краски и моей, в сущности, скудной жизни, которую мы вкладываем в них.
Мое единственное желание, моя единственная забота, если говорить о деньгах или финансах, – не иметь долгов в первую очередь.
Но, дорогой брат, мой долг так велик, что, когда я выплачу его – думаю, мне это удастся, – тяготы, проистекающие из создания картин, отнимут всю мою жизнь, и мне будет казаться, что я не жил вовсе. Разве что создание картин будет даваться мне чуть труднее и я не смогу производить их в таком же количестве.
Сейчас картины не продаются, и я мучаюсь из-за того, что это заставляет тебя страдать, – но если бы ты не слишком стеснял себя по той причине, что они ничего не приносят, это мало заботило бы меня.
Что до финансов, мне достаточно осознать вот эту истину: если человек живет 50 лет и расходует две тысячи в год, он расходует сто тысяч и должен принести также сто тысяч. Сделать тысячу картин за сто франков за свою художническую жизнь – это очень, очень тяжело, но если картина продается за сто франков… что ж… наша задача порой очень трудна. Но здесь ничего не изменить.
Мы с Гогеном, вероятно, оставим Тассе в дураках, так как станем покупать краски – по крайней мере, бо́льшую часть – дешевле, чем у него. Холсты мы также будем готовить сами.
Какое-то время у меня было смутное чувство, что я заболеваю, но приезд Гогена настолько отвлек меня, что я уверен: это пройдет. Мне следует временно не пренебрегать диетой, и больше ничего. Совсем ничего.
А потом тебе придется поработать.
Гоген привез великолепную картину, которую выменял у Бернара, – бретонки на зеленом лугу. Белый, черный, зеленый цвета, нотка красного и матовые оттенки плоти. Что ж, давайте все запасемся мужеством.
Я верю, настанет день и я тоже начну продавать, но я так отстал от тебя и при постоянных тратах ничего не приношу.
Порой сознание этого печалит меня.
Я очень, очень доволен тем, что́ ты пишешь – что один из голландцев останется с тобой и ты больше не будешь в одиночестве. Это прекрасно, особенно потому, что уже скоро придет зима.
Я тороплюсь и должен уходить, чтобы вернуться к работе над очередной картиной тридцатого размера.
Вскоре Гоген напишет тебе, и заодно я отправлю свое новое письмо.
Конечно, я не знаю заранее, что скажет Гоген об этих краях и о нашей жизни, но, как бы то ни было, он очень доволен тем, как удачно ты продал картины.
До скорого, крепко жму руку.
716. Br. 1990: 721, CL: B19a. Винсент Ван Гог и Поль Гоген – Эмилю Бернару. Арль, четверг, 1 ноября, или пятница, 2 ноября 1888
Дорогой дружище Бернар,
в эти дни я много работал и между делом прочел «Мечту» Золя, и вышло так, что у меня почти не было времени на письма.
Гоген очень интересует меня как человек – очень. Мне давно казалось, что в нашем грязном художническом ремесле нам очень нужны люди с руками и желудками рабочих. С простыми вкусами, с дружелюбным и мягким нравом, не то что у завсегдатаев парижских бульваров, бессильных декадентов.
А здесь перед нами, вне всякого сомнения, первобытное существо с инстинктами хищника. В Гогене кровь и сексуальность берут верх над честолюбием. Но довольно – ты видел его вблизи дольше меня, я лишь хотел описать свои впечатления в нескольких словах.
Затем, я не думаю, что ты сильно возмутишься, если я скажу, что в своих беседах мы затрагиваем по преимуществу эту потрясающую тему – содружество некоторых художников. Это содружество – должно ли оно иметь черты коммерческого предприятия или нет? Пока что мы не добились ничего и не высадились на новый континент.
Но я тот, кто предчувствует открытие нового мира и, конечно, считает возможным грандиозное возрождение искусства и верит, что родиной этого искусства станут тропики.
Я полагаю, что мы будем только промежуточным звеном, что лишь следующему поколению удастся вести спокойную жизнь. В конце концов, наши возможности к действию прояснятся для нас самих лишь через опыт.
Я слегка удивлен тем, что не получил еще от тебя обещанных этюдов в обмен на мои.
А вот то, что будет тебе любопытно: мы совершили несколько вылазок в бордели и все, вероятно, закончится тем, что мы станем часто там работать. Гоген сейчас трудится над видом того самого ночного кафе, которое писал я, но только с персонажами, встреченными в борделях. Судя по всему, вещь будет прекрасной.
Я написал два этюда с облетающими деревьями на аллее тополей и третий – общий вид этой аллеи, весь в желтом цвете.
Я объявляю, что мне непонятно, почему я не делаю этюды фигур, тогда как теоретически мне порой очень сложно представить себе живопись будущего иначе как новое поколение сильных портретистов, простых и понятных всем. Может быть, вскоре я начну писать бордели.
Оставляю страницу для Гогена, который, вероятно, тоже напишет тебе, и мысленно крепко жму руку.
Миллье, унтер-офицер зуавов, отправился в Африку и очень хотел бы, чтобы ты написал ему на днях.
