Написано на парусине толстым слоем краски.
Я говорил о присылке этюдов, но это не к спеху; речь идет о плохих, которые, однако, послужат для меня документами, или о тех, которые загромождают твою квартиру. Говоря об этюдах в целом, я хочу лишь одного – ясно обозначить позицию. Не устраивай ничего для меня вне дома; либо я никогда не вернусь к Гупилю, что более чем вероятно, либо вернусь открыто, что почти невозможно.
Еще раз жму руку. Спасибо за все, что ты делаешь для меня.
723. Br. 1990: 728, CL: 560. Тео Ван Гогу. Арль, суббота, 1 декабря 1888, или около этой даты
Дорогой Тео,
для меня тоже давно настало время написать тебе на свежую голову. Спасибо для начала за твое письмо и за купюру в 100 фр., которая была в нем. Мы проводим дни в работе, всегда в работе, вечером, изнуренные, идем в кафе и затем рано ложимся спать. Таково наше существование. Разумеется, здесь у нас тоже зима, хотя порой бывает прекрасная погода. Но я не нахожу ничего неприятного в том, чтобы стремиться писать с помощью воображения, – это позволяет мне оставаться дома. Страшная жара не мешает мне, но холод – не для меня, как ты знаешь. Правда, я испортил написанный мной сад в Нюэнене
[63] и понимаю, что для работы с помощью воображения тоже нужна привычка. Но я выполнил портреты всего семейства – семейства почтальона, чью голову написал до того: муж, жена, младенец, маленький мальчик и шестнадцатилетний сын
[64], все очень характерные и очень французские, хотя и похожи на русских. Холсты 15-го размера. Ты понимаешь, насколько я чувствую себя в своей стихии, и это отчасти утешает меня в том, что я не врач.
Надеюсь, что буду упорствовать в этом смысле и получать более серьезные сеансы, которые можно оплачивать портретами.
Если мне удастся еще лучше написать все это семейство, я сделаю по крайней мере одну вещь, которая отвечает моему вкусу и склонностям.
Сейчас я в полном дерьме: этюды, этюды, этюды, и так будет продолжаться еще какое-то время – такая неразбериха, что я просто в отчаянии, – но к 40 годам это даст мне порядок. Порой холст сам творит картину – например, того самого сеятеля, которого я тоже считаю лучше, чем первый.
Если мы выдержим осаду, настанет день нашей победы, пусть нас и не будет среди тех, чьи имена у всех на устах. Стоит вспоминать поговорку: радость на улице, горе в доме.
Что тут сказать? Предположим, нам предстоит сражение, – тогда следует постараться достичь зрелости, сохраняя при этом спокойствие. Ты мне всегда говорил, что гнаться надо за качеством, а не за количеством. Однако ничто не мешает нам во множестве писать этюды, называя их именно так, а следовательно, не делать кучу всего для продажи. Если же, рано или поздно, нам придется продавать – тогда уж продавать чуть дороже вещи, качество которых не вызовет сомнений и при придирчивом изучении.
Думаю, что я – наперекор себе – не смогу устоять и пошлю тебе еще несколько картин в скором будущем – скажем, через месяц. Говорю «наперекор себе», так как я убежден, что картины выигрывают, если просушивать их прямо здесь, на юге, пока слои краски как следует не затвердеют, что требует времени – скажем, года. Если я воздержусь от присылки, будет, конечно же, лучше. Ведь пока нам не нужно показывать их, я хорошо это понимаю.
Гоген много работает – мне очень нравится один натюрморт, с желтым фоном и передним планом
[65]. Он пишет мой портрет, который я не причисляю к его безнадежным предприятиям
[66].
Сейчас он делает пейзажи, и еще у него есть картина с прачками – я нахожу ее превосходной.
Ты должен был получить два рисунка Гогена в обмен на 50 франков, которые ты выслал ему в Бретань. Но матушка Бернар попросту присвоила их. Вот еще одна неописуемая история. Думаю, она все же вернет их. Остерегайся семейства Бернаров, но знай, что картины Бернара, по-моему, очень хороши и в Париже его ждет заслуженный успех.
Ты встретил Шатриана – это весьма любопытно. Каков он – блондин, брюнет? Хочу знать это, так как мне известны два его портрета
[67].
Из написанного ими мне в особенности нравятся «Тереза» и «Друг Фриц».
Что до «Истории одного помощника школьного учителя», мне кажется, там есть к чему придраться, и такого больше, чем я считал ранее.
Думаю, все закончится тем, что вечерами мы станем рисовать и писать, – работы больше, чем нам по силам.
Как ты знаешь, Гогену предложили выставиться у двадцатников. В своем воображении он лелеет мечты о том, чтобы осесть в Брюсселе: это, конечно, доставит ему средство вновь увидеть жену-датчанку. А пока что он имеет успех у арлезианок, и, полагаю, это не останется без последствий.
Он женат, но по нему этого почти не скажешь, и я боюсь, что они с женой совершенно несходны характерами, – но, разумеется, он больше привязан к своим детям, прелестным, судя по портретам. Мы не так одарены в этом отношении. До скорого, жму руку тебе и голландцам.
Гоген завтра напишет тебе, он ждет ответа на свое письмо и передает тебе привет.
726. Br. 1990: 730, CL: 564. Тео Ван Гогу. Арль, понедельник, 17 декабря, или вторник, 18 декабря 1888
Дорогой Тео,
вчера мы с Гогеном были в Монпелье, чтобы посмотреть на музей и, главное, на зал Брюйа
[68]: там много портретов Брюйа работы Делакруа, Рикара, Курбе, Кабанеля, Кутюра, Вердье, Тассара и других. Кроме того, есть картины Делакруа, Курбе, Джотто, Пауля Поттера, Боттичелли, Т. Руссо – просто чудесные.
Брюйа был благодетелем художников, больше я тебе ничего не скажу. На портрете Делакруа изображен бородатый, рыжеволосый господин, чертовски похожий на тебя или меня, при виде его мне вспомнилось стихотворение Мюссе… «Везде, где я земли касался, – Везде несчастный предо мной, Подобный нам, как брат родной, В одежде черной появлялся»
[69]. Уверен, тебе покажется то же самое.
