Не говоря ни слова, Первый Палач тут же закрыл за ними дверь, дабы никто из аристократов и жрецов, которым вдруг вздумалось бы проходить в этот момент по коридору, не увидел этой сцены.
– Во имя неба! – рыдала Олимпия, совершенно потеряв над собой контроль. – О, ради небес, Сефиза…
– Все дело в этой грязной свинье, в прелате? – яростно воскликнула девушка, ведя Олимпию по коридору. – Верно? Что он тебе сделал на этот раз?
Олимпия отстранилась и спрятала лицо в ладонях, не в силах вымолвить ни слова. Она покачала головой, трясясь от рыданий и тяжело икая.
– Я… кхм. Пожалуй, оставлю вас на несколько минут, – предложил Тень на удивление мягким тоном. В его голосе слышались нотки смущения и усталости.
– Да, так будет лучше, – одобрительно проговорила Сефиза.
Она успокаивающе погладила Олимпию по плечу, и та поняла, что поступила очень правильно, придя сюда за помощью, – здесь у нее есть единственный настоящий друг.
– Мне в любом случае нужно срочно встретиться с Гефестом, – сказал Тень. – Я ненадолго. Однако потом мне будет нужно…
Он осекся, и Сефиза закончила вместо него:
– Нужно будет сходить в оранжерею. Я приду туда к тебе, подожду тебя там. Я не оставлю тебя одного, Верлен.
– Приходи, если действительно этого хочешь…
Олимпия услышала, как Тень уходит. Он уже был у двери, когда Сефиза спросила:
– А после мы ведь сделаем то, что собирались?
– Да… Полагаю, да.
С этими словами Первый Палач вышел из покоев, и Олимпия позволила проводить себя в комнату, обставленную еще роскошнее, чем спальня Фаустуса. Сефиза дала гостье воды, носовых платков и одеяло, чтобы согреться, – муслиновое платье, которое девушка надела накануне, с глубоким вырезом, на тонких бретелях, совершенно не подходило для прохладного утра.
Немного успокоившись и утерев слезы, Олимпия рассказала Сефизе о недавних событиях. Она начала с реакции своей матери на желание дочери разорвать помолвку, а закончила признанием, что провела прошлую ночь с верховным прелатом.
– Мне жаль, что я так внезапно потревожила вас и господина Первого Палача, – оправдывалась Олимпия дрожащим голосом, наблюдая, как Сефиза расхаживает из угла в угол. – Я не знала, к кому еще пойти… Меня приговорят к смерти за это преступление, это уж наверняка… Я убила человека… О, во имя всех богов…
Из ее глаз снова полились слезы, и девушка прижала к губам кружевной платочек.
– Ты защищала свою жизнь! – возразила Сефиза с удивительной убежденностью в голосе. – Если бы ты ничего не сделала, этот ненормальный убил бы тебя! Он не имел права так с тобой обращаться и делать все, что сделал!
– Солдаты придут за мной с минуты на минуту, – стонала Олимпия. – Император пороется у меня в голове и найдет меня здесь… Из-за меня у вас будут огромные неприятности, а моя несчастная мать…
– Именно она виновата в том, что дошло до такого! – яростно перебила ее Сефиза. Потом решительно заявила: – Мы собираемся убежать из дворца. Сегодня же утром, пока нас не хватились. Ты пойдешь с нами, другого выхода нет.
– Ты… ты хочешь уйти? Но почему? – удивилась Олимпия, хлопая длинными мокрыми ресницами.
Неожиданное предложение Сефизы принесло ей облегчение, но в то же время шокировало. Разве можно добровольно покинуть высший круг?
– Поверь, у меня на это есть множество причин.
С этими словами Сефиза выбежала из комнаты, но быстро вернулась, неся очень длинный мужской сюртук военного кроя, очевидно, принадлежавший Тени.
– Нельзя терять ни секунды, – заявила она, протягивая Олимпии куртку. – Нужно выходить немедленно. Нет времени возвращаться в мои комнаты и искать более подходящую для тебя одежду, так что советую тебе надеть вот это. Но сначала мне нужно сходить в Последний сад. Подожди меня в одном из альковов нефа, перед оранжереей. Потом мы покинем это место.
Глава 42
Верлен
Я шагал по подземным коридорам, ведущим к мастерской Гефеста, так быстро, как только позволяли ослабшие ноги. Душа умирающего, поглощенная накануне, все явственнее давала о себе знать, билась о внутреннюю стенку моего черепа, вытягивала из меня остатки сил, так что кровь бешено пульсировала в жилах – дух рвался на волю, требовал, чтобы я излил его в землю.
Ранее я пообещал Гефесту вернуться, дабы уладить вопрос с обреченным солдатом, и намеревался во что бы то ни стало сдержать слово. Вопреки ожиданиям у меня не было никакого решения, потому что до сих пор у меня не было возможности спокойно все обдумать. Поэтому я решил, что заберу эту жизнь, пожну ее прежде, чем Орион успеет обыскать разум солдата, в котором неизбежно обнаружит весьма компрометирующую нас информацию…
Легионер уже мучился в агонии, так что я знал: Сефиза одобрит мое решение. Отныне во всех своих поступках я руководствовался только ее мнением. Она стала моим нравственным ориентиром, единственным человеком, которому я доверял и мог вручить свою совесть.
Более того, я больше не мог позволить себе откладывать дела на потом. Нужно действовать как можно скорее, прежде чем дворец наводнят перепуганные аристократы и жрецы – публичная демонстрация силы, устроенная моим отцом, наверняка подняла их с постелей раньше обычного.
При мысли об этом я тяжело сглотнул.
Отец сказал, что это моя вина, заявил, что все случившееся – результат моего упрямства и дерзости…
И все же я твердо знал: не я устроил эту чудовищную катастрофу, повлекшую за собой множество жертв. Однако я против воли испытывал болезненное чувство вины, удесятерившее и без того тяжкое бремя, лежавшее на моих плечах.
Все было бы гораздо проще, если бы я в очередной раз согласился подчиниться желанию отца. Все вернулось бы на круги своя, и многие невинные люди остались бы живы.
Конечно, я мог в любое время передумать и вернуться к нему, склониться и слепо повиноваться, как делал еще пару недель назад. В таком случае я потерял бы самого себя, окончательно отказался от своей души, потерял бы Сефизу, лишился наших путешествий в другой мир, уже никогда не узнал бы ответов на мучившие меня вопросы, а главное, наши отношения, пусть и весьма своеобразные, закончились бы. Зато Сефиза осталась бы в живых. Она беспрепятственно покинула бы Собор, и ей больше ничто не угрожало бы.
Отец обещал, что не станет ей вредить, и, хотя я не знал, почему он вдруг так ею заинтересовался, подобная сделка меня бы устроила. Сефиза, безусловно, разочаровалась бы во мне, и ненависть, которую она столь долго ко мне питала, разгорелась бы с новой силой. Где гарантия, что этого не произойдет в любом случае?
Мне было достаточно того поцелуя, тех чарующих слов, того удивительного притяжения, которые объединили нас сегодня утром. Эти краткие минуты невероятного счастья, волнующая чувственность, ошеломляющее чувство облегчения и бурлящая свобода… я буду дорожить всем этим до конца своих дней. Воспоминания об этом позволили бы мне смириться со своей участью, сделали бы мои мучения сносными и помогали бы мне всякий раз, когда я чувствовал бы себя в ловушке, задыхающимся под гнетом своего дара и выпавшей на мою долю нелегкой миссии.
