— Меня беспокоит новый Ректор. Вчера на банкете он выступил с речью, — ответил Кухмистер.
— С речью? На банкете? — Сэр Кошкарт даже приподнялся в кресле.
— Да, сэр. Я так и знал, что вам это не понравится.
— Позор на его голову. А что он сказал?
— Говорит, затевать будет в колледже перемены.
У сэра Кошкарта глаза на лоб полезли. — Что? Перемены в колледже? Вот дьявол! Это что еще за новости? Наш колледж, будь он трижды неладен, и так изменили до неузнаваемости. Как ни заглянешь, вечно встретишь этих патлатых оболтусов. Они и на мужчин-то не похожи. Педик на педике. Перемены в колледже? Одна нужна перемена — возврат к былым временам. К старым порядкам. Отрезать им лохмы и мокнуть в фонтан. Вот это действительно нужно. Как вспомнишь, каким Покерхаус был, да посмотришь, что с ним сталось сейчас, с души воротит. Да и во всей стране черт-те что творится. Негров, видите ли, впускают, а порядочным белым людям от ворот поворот. Я знаю, в чем дело. Твердости нам не хватает, вот чего. Даже в мозгах размягчение. — Высказав столь страстное обличение своему времени, сэр Кошкарт замолчал и снова утонул в кресле. Кухмистер мысленно улыбнулся. Именно на такую вспышку он и рассчитывал. Сэр Кошкарт говорил с убедительностью, какой всегда недоставало Кухмистеру: слова генерала разжигали его собственную непримиримость все с новой и новой силой.
— Говорит, хочет сделать Покерхаус открытым колледжем, — продолжал ябедничать Кухмистер, подливая масла в огонь.
— Открытым колледжем? — проглотил наживку сэр Кошкарт. — Открытым? Вот дьявол! Что за вздор? Колледж и так уже открыт дальше некуда. Со всего мира отбросов понасобирали.
— Кажется, он говорит об увеличении числа ученых стипендиатов, — предположил Кухмистер.
Сэр Кошкарт вовсе побагровел от гнева.
— Ученых стипендиатов? Да половина всех бед на земле из-за учености. Слишком много их развелось, интеллектуалов проклятых. Вообразили, будто знают, что к чему. Тоже мне, учителя выискались. Ну, скажи на милость, разве на войне голова нужна? Разве нужна голова, чтобы управлять заводами? Нужно иметь силу воли, пахать, как вол. Будь моя воля, всех стипендиатов бы из колледжа повышвыривал к чертям собачьим, поставил на их место спортсменов. Те быстро управятся. Можно подумать, университет — это школа. В мое время в университет поступали не для того, чтобы учиться, а чтобы забыть всю чепуху, которой нас напичкали в школе. Вот что я тебе скажу, Кухмистер, между ног хорошей бабенки мужчина может научиться таким премудростям, что мое почтение. А все эти стипендии, учеба — пустая трата времени и народных средств. К тому же это чудовищная несправедливость. — Взрыв негодования истощил сэра Кошкарта, он умолк, тараща глаза на огонь.
— А что же Декан? — спросил он наконец.
— Декан, сэр? Ему такие шаги нравятся не больше, чем вам, сэр, — ответил Кухмистер. — Только вот годы его уже не те.
— Понятное дело, — согласился сэр Кошкарт.
— Вообще, поэтому я и пришел к вам, сэр, — продолжал Кухмистер. — Я решил, что вы придумаете, что нужно делать.
Сэр Кошкарт насторожился.
— Делать? Что же я могу сделать? Решительно не понимаю, — поспешно произнес он. — Я, конечно, напишу Ректору, но ведь я нынче влиянием в колледже не пользуюсь.
— Зато пользуетесь вне колледжа, — заверил Кухмистер.
— Ну, возможно, возможно, — уступил сэр Кошкарт. — Ладно, подумаю, чем смогу помочь. Держи меня в курсе.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
— Да вели повару напоить тебя чаем на дорожку, — сказал сэр Кошкарт.
Кухмистер взял табуретку и пошел на кухню. Двадцать минут спустя воскресший духом привратник уже пустился в обратный путь. Сэр Кошкарт позаботится: никаких перемен не будет. С ним в высших сферах считаются. Только одно озадачило Кухмистера. Что-то там сэр Кошкарт говорил о мужчине, который между ног хорошей женщины… Но сэр Кошкарт никогда не был женат. Как же это неженатый мужчина может очутиться между ног хорошей женщины?
***
Беседа со Старшим Тьютором еще сильнее смутила Пупсера и окончательно лишила присутствия духа. Он пытался объяснить природу своего влечения, но наткнулся на немалые трудности. Пока Пупсер говорил. Старший Тьютор непрестанно ковырял в ухе мизинцем, затем вынимал палец и внимательно осматривал, — словно проверяя, уж не ушная ли сера виной тому, что до его слуха доносится такая похабщина. Когда он наконец поверил своим ушам и понял, что Пупсер в самом деле признается в увлечении служанкой, то пробормотал что-то насчет того, что Капеллан сегодня же ждет Пупсера к чаю, а если и это не поможет, то следует обратиться к опытному психиатру. Пупсер удрученно поплелся восвояси. Часа три он пытался сосредоточиться на диссертации, но все впустую. Ему не давал покоя образ миссис Слони, гибрид климактерического херувима и суккуба
[17] в ботинках. В поисках спасения он обратился к книге с фотографиями голодающих детей из Нагаленда
[18] Но духовное самобичевание не помогало, образ миссис Слони неизменно брал верх. Он пытался читать труд Хермича «Радиоактивные осадки и жители Андаманских островов» и даже работу Алларда «Стерилизация, вазэктомия и аборты», но сии священные писания и тягаться не могли с неотступными фантазиями о служанке. Казалось, что сознание своего долга перед обществом, тревога за судьбу человечества в целом, безраздельная жалость ко всему роду людскому — все дало течь, и общественное отступило перед личным — неописуемой вульгарностью и эгоизмом миссис Слони. Сколько Пупсер себя помнил, он трудился на благо всего страждущего человечества, все школьные каникулы он проработал в рамках кампании «Спасите наших черных братьев». А уж весь третий мир он любил ну просто как родного брата. И вот сексуальное начало взяло верх, и все потуги Пупсера любить человечество в целом пошли прахом. В отчаянии он взялся за «Сифилис — бич колониальной системы». Он с ужасом смотрел на фотографии. Раньше от одного их вида у Пупсера любое вожделение как рукой снимало, зато, глядя на них, он лишний раз убеждался, что природа ни одно преступление не оставляет безнаказанным. Он представлял, как конкистадоры насиловали индейских женщин, а потом умирали от страшного недуга. Теперь мысли об этом потеряли всю привлекательность, теперь Пупсер сам во власти навязчивой идеи изнасиловать миссис Слони. Между тем пора было идти к Капеллану на чай, а нравственный катехизис Пупсера не внес успокоения в его душу.
На катехизис Капеллана, как видно, тоже было мало надежды.
— А, мой мальчик! — загудел Капеллан. Гостиная была заставлена всякими старинными вещицами, и Пупсеру пришлось буквально продираться через завалы. — Хорошо, что зашел. Устраивайся поудобней, не стесняйся. — Пупсер с трудом протиснулся мимо граммофона с трубой из папье-маше, обошел медный столик с резными ножками, согнувшись в три погибели пробрался под раскидистыми ветвями рацинника и наконец уселся в кресло у камина. Капеллан сновал то в ванную, то обратно и, словно служа воскресную службу, громко бормотал-перечислял, чтобы ничего не забыть, чайные принадлежности.
