Решился: бежать.
Достал телефон.
Открыл ящик. Недописанное Петино письмо лежало с самого верха. Он открыл его. Пополз, спотыкаясь, по строчкам.
«Нин, я не знаю, как об этом с тобой в глаза разговаривать……мне страшно об этом думать, о том, как изменится моя и твоя жизнь……Как будто теперь уже все за меня решили……мое будущее все уже известно наперед, все расписано……Про то, что страшно сделать ошибку, и что нельзя вернуться назад… А тебе нет?……я это письмо начал писать, чтобы отговорить тебя……Но потом ведь как-то они справляются. Значит, изменяются, но становятся счастливее……пускай они нас изменят, дети…
В общем, Нин»
Перечитал еще раз, загипнотизированный.
Как загипнотизированный, положил большой палец на пробел за Нининым именем. Подумал: вот так Хазин на этом самом пробеле держал палец, на этом самом экране, выбирал следующее слово. Не выбрал, решил отложить.
На экране мерцала тоненькая синяя черточка: из нее родились буквы. Илья, как будто в первый раз видел это чудо, соскользнул подушкой пальца в экранный подпол, где лежал алфавит. Притронулся к букве «Т» – и она возникла из синей черточки, а сама черточка передвинулась чуть вперед, зовя Илью за собой – дальше, вперед.
Он осторожно прикоснулся к букве «Ы».
К пробелу.
«Ты потрясающая».
Точка.
«И я тебя люблю». Точка.
Посмотрел на эти странные чужие слова. Стер их.
Написал заново.
В коридоре стояла тишина. Потом сказали: «Пойди Левковской успокоительное дай перед оперрацией, я к главвррачу в тот корпус отойду пока». Чавкнул железным лифт.
И Илья нажал синюю стрелочку в верхнем углу экрана: отправить.
И все – улетело.
Вот тут бросило в жар. Он вскочил, чтобы испариться, но в телефоне тренькнуло. Илью схватили за трубочки, на которых сердце висело, и дернули вниз. Заглянул в экран: сообщение.
В Телеграм. От Магомеда-Дворника.
Ничего не понимая, кликнул, попал в мессенджер. Там было: «Здарова товарищ милицанер! В четверг готов будеш?»
Илья потряс головой, сбросил морок. Настучал: «Буду готов. Где и во сколько?»
Магомед не спешил отвечать, Илья не торопил его, боялся спугнуть. Прошаркал кто-то по больничному коридору тапками. Наконец получил смешливое: «Эээ брат! Откуда знаю! Пожже решим!»
Ладно, Мага. Позже, но не позже четверга: «Ок».
Все. Все. Закрыл. Сунул мобильник в карман. Выдохнул. Двинул к лифту.
И тут заиграло оттуда, из кармана: известное. Кастаньеты, барабаны, гитара. Завел придавленно испанец: «Soy el fuego que arde tu piel…» Илья достал его на свободу, и он запел в полный голос:
Soy el agua que mata tu sed
El castillo, la torre yo soy
La espada que guarda el caudal…
Звонила Нина.
Илью парализовало прямо на выходе из отделения; у лифтов никого не было, только дым медленный остался от посеревших женщин; коридор был раньше набит тишиной, как ватой – а теперь, от испанских слов и от гитарных рифов, эта вата намокала быстро, как будто приложенная к глубокой ране, из которой не могла все вобрать.
Tú, el aire que respiro yo
Y la luz de la luna en el mar
La garganta que ansío mojar
Que temo ahogar de amor
Он смотрел на экран, как идиот, телефон вздрагивал в такт усталому и захлебывающемуся сердцу, испанец горланил:
Y cuáles deseos me vas a dar, oh
Dices tu, mi tesoro basta con mirarlo
Y tuyo será, y tuyo será
Совсем рядом что-то щелкнуло.
И девчачий голос крикнул.
– Петя! Ты здесь? Ты где?!
Нина?! Услышала звонок!
Илья ошпарился, отскочил к лифтам, к лестнице, рванул на себя ручку, прыгнул через три ступени, еще через три, еще, вниз, вниз, вниз, со всех ног, затыкая на бегу телефон, горя-перегорая, в судороге вспоминая, на какую сторону выходят окна, куда ему из подъезда бежать, чтобы Нина его, чужого, убийцу, не увидела.
Успел сообразить: надо от подъезда сразу к торцу, в тупике с щучьими хвостами окон не было. И от торца здания уже спиной, шажком – к забору, к воротам. Мало ли кто ходит по территории. Окликни его – обернется: никакого Петра Хазина я не видел, не знаком.
Шел медленно, а мотор стучал так, будто километр с места пробежал. Телефон в куртке отжужжал раз, принялся заново. Прости, Нин, я сейчас занят. Я сейчас не могу говорить.
Я просто волю его исполнил. Дальше давай сама.
Дальше сама.
Притворился невидимкой для охраны на КПП, потом не выдержал, сиганул к далекой остановке: подъезжал новый синий автобус со слишком большими для России окнами. Илья дотянулся до отправления, заскочил. Три остановки пытался отдышаться, одуматься. Только потом стало интересно, куда едет.
Только потом достал мобильный.
Шесть звонков от Нины пропущено. И сообщения в Вотсаппе – кипой. Обреченно открыл. «Это ты был?!», «Почему ты убежал?!», «Поговори со мной!», «Пожалуйста!», «Я прочла твое письмо», «Ты боялся зайти?», «Зачем ты приехал?», «Куда ты исчез?!»
Перед глазами чернила в воде разливались, пачкали мир: зачем ты это сделал, скотина, мудло ты жалкое, мразь, зачем ты это с ней сделал, ты это для себя сделал, отчиститься чтобы, волю он исполнял, ты ей не помешаешь, ты в ней перо проворачиваешь, она только мучиться больше будет, а все равно пойдет на кресло, а ребенок на помойку.
Ехал в неверном направлении в синем аквариуме, уткнувшись в телефон, как все. Руки свело, пальцы судорогой, ждал и боялся новых от Нины сообщений. Думал опять упрятать мобильный подальше. А потом сказал себе: нет.
Набрал месседж: «Вызвали срочно». Подождал. И сказал правду.
«Не смог смотреть тебе в глаза».
Нина замолчала.
И Илья замолк.
* * *
За заляпанными окнами плыли громадные трубы ТЭЦ – серые бетонные конусы-котлы с основанием толщиной в стадион, жерла раскрашены в шашечку; над ними поднимались и упирались в потолок жирные рукодельные облака, которых никакой ветер порвать не мог. Вроде бы тепло в Москве делали из газа. Но Илье казалось, что в эти котлы что-то мясное должны были кидать, потому что из прозрачного бесплотного газа такого наваристого дыма выходить не могло.
Доехал до какого-то окраинного метро, пересел.
На часах было без четверти одиннадцать. Он успевал еще, все еще успевал на Кутузовский, успокаивал его телефон. Доехать до Кольцевой, там пересадку, по кольцу до синей ветки, по ней до станции «Кутузовская» – и оттуда пешком. За десять минут до времени будет там: так поисковик рассчитал.
