Необычна дальнейшая судьба портрета. В 1907 году Ермолова на год оставила сцену. Она давно уже плохо себя чувствовала, – видимо, это была нервная болезнь. Театральное начальство не благоволило к ней и с благословения директора императорских театров Теляковского и министерства двора то и дело интриговало против нее. В таких условиях трудно было работать.
Литературно-художественный кружок устроил торжественное прощание с любимой актрисой. Было решено на прощальном обеде, посвященном этому событию, «открыть» портрет, подобно тому как открывают памятники. Быть может, решили это сделать потому, что портрет действительно похож на памятник.
Серов добился в нем того, чего безуспешно пытался достичь, когда писал портрет отца.
Как он мечтал тогда, что портрет будут торжественно открывать на юбилее в Мариинском театре. Но тогда все сорвалось: не была поставлена «Юдифь», не было юбилейных торжеств и не удался портрет.
Реванш Серов брал по частям. Сначала в театре Мамонтова была поставлена «Юдифь», и он вместе с Шаляпиным дал опере вторую жизнь. Теперь он достиг искусства создавать портреты, которые можно «открывать».
Открытие состоялось 11 марта 1907 года. В затемненный зал известный врач профессор Баженов ввел Ермолову. Через несколько минут упал белый занавес, и перед зрителями на освещенной сцене показался портрет. Взрыв аплодисментов был выражением горячей любви к актрисе и благодарности художнику.
Впоследствии портрет перешел в собственность Малого театра, а в 1935 году после юбилейной выставки Серова в Третьяковской галерее и в Русском музее портрет попал в Третьяковскую галерею. Заслуга в этом принадлежит Нестерову, считавшему портрет одним из шедевров Серова и употребившему все свое влияние, чтобы портрет стал доступен всем.
Через несколько месяцев после окончания работы над портретом Ермоловой Серов получил от Литературно-художественного кружка заказ написать портрет другой артистки – Гликерии Николаевны Федотовой.
Федотова была предшественницей Ермоловой на сцене Малого театра.
И Федотова когда-то, в стародавние еще времена, играла героические роли, потом, когда в Малый театр пришла Ермолова, потеснилась в силу необходимости – очень уж невероятен, просто ослепителен был ермоловский гений, – сошла на вторые роли, потом, состарившись, на бытовые.
Но она и в таких ролях была сильна. Ермолова даже с оттенком некоторой зависти говорила об этой способности Федотовой.
– Что я буду делать, когда состарюсь и не будет сил на трагедию и драму? – сокрушалась Ермолова. – Гликерии Николаевне Федотовой хорошо: она может играть и королеву Елизавету, великолепно вести диалог с Марией… и так же хорошо Федотова будет вести бытовую сценку, усаживая гостей за стол, ласково говорить им: «Ах, какой я сегодня пирог испекла!» А я этого не могу…
Вот такой, говорящей: «Ах, какой я сегодня пирог испекла!» – застал Федотову на сцене Малого театра Серов, такой он ее знал, такой представлял в жизни, такой хотел передать на портрете. «Постараюсь передать ее свиной глазок», – пишет он Остроухову, выражая согласие написать портрет.
27 февраля 1905 года Федотова играла в последний раз. В это время Серов писал портрет Ермоловой и часто посещал Малый театр. И конечно, ему не раз приходилось видеть игру Федотовой и, возможно, встречаться с ней за кулисами. Так что портрет Федотовой, как и портрет Ермоловой, был приурочен «к случаю», но тем не менее Серов решил его не парадно, а по-бытовому, то есть так, как хотела быть изображенной Ермолова. Но он и здесь не угодил – Федотова-то хотела быть изображенной совсем по-иному, а именно так, как была изображена Ермолова. Но Серов не мог реконструировать былой облик живого, позирующего ему человека, да он и не хотел этого делать. Характер у Гликерии Николаевны был совсем не такой, как у Ермоловой.
Болтала Гликерия Николаевна без умолку, болтала симпатично, по-старомосковски. И Серов поддерживал разговор. Он, если надо, мог и поговорить – с кем угодно, и о чем угодно, и даже как угодно. А здесь надо было. Гликерия Николаевна вся была в разговоре. И не догадывалась бедная старушка, что говорит с ней этот человек не без подвоха, а только для того, чтобы выведать ее сокровенное и показать его всем. И он выведал. И показал. Показал «ее свиной глазок».
И хотя старушка была портретом не особливо довольна, но художником была очарована. Так очарована, что даже через несколько месяцев специально письмо ему написала, просила приехать в имение ее, Федоровку, поболтать, утешить старуху в непривычном ей безделии.
«Дорогой мой Валентин Александрович!
Очень я соскучилась по Вас. Так мы хорошо с Вами проводили время и вдруг расстались. Неужели навсегда? Так Вы мне и представляетесь на низенькой табуреточке, из-за которой была такая сильная трагедия у старой нянюшки.
Доставьте же мне удовольствие снова повидать Вас и послушать Ваши тихие речи, сговоритесь как-нибудь с моим Сашенькой
[67] и непременно приезжайте. Смотрите же, не обижайте отказом любящую Вас убогую старушку
Гликерию Федотову.
Очень хочется узнать, каких красавиц и красавцев Вы теперь пишете и каково Ваше душевное настроение».
Портрет Федотовой отличается большим сходством с оригиналом. Журналист Н. Ежов, один из завсегдатаев Малого театра, более четверти века видевший Федотову на сцене, узнав о ее болезни, решил наконец познакомиться со своей любимой актрисой. Ежов рассказывал, что когда он увидел Гликерию Николаевну, то сейчас же подумал, насколько удачно передал Серов в своем портрете ту Федотову, которую он видел перед собой. От прежней Федотовой остались лишь ее выразительные черно-карие глаза и певучий голос. Журналист этот, глядя на Федотову и вспоминая портрет, не зря говорит о голосе Федотовой, потому что насколько портрет Ермоловой «молчалив», настолько портрет Федотовой «говорлив», и говорит он языком самой Федотовой, чудесным старомосковским языком, сродни языку московских просвирен, которым Пушкин еще восторгался и которым пленяла Федотова всех зрителей и всех знавших ее людей.
В том же 1905 году, опять для Литературно-художественного кружка, Серов создает портрет Шаляпина. До 1905 года Серов дважды делал портрет Шаляпина. Первый раз рисовал углем и мелом вскоре после их знакомства, в 1897 году, и подарил Шаляпину
[68]. Второй был писан акварелью в 1904 году. Шаляпин изображен на нем с обнаженным торсом; слегка повернув голову, глядит он весело и немного насмешливо. Этот портрет сейчас же попал в Русский музей.
При взгляде на оба портрета сразу бросается в глаза, как изменился за эти годы Шаляпин. На первом – лицо самодовольное, но простоватое, лукавое. На втором портрете, при большей его интимности, лицо тоже самодовольное, но это уже лицо человека большой культуры, человека, уверенного в своих силах; так сказать, две стадии самодовольства.
