Все это, однако, еще не было близким знакомством. Только в сентябре, когда Серов писал портрет Горького, они познакомились ближе, и Горький проникся глубоким уважением к художнику.
«Серов изумительно написал Шаляпина во весь рост», – писал он Е. П. Пешковой. И в том же письме: «Сидит у меня Серов, собирается писать портрет мой». Письмо это датируется предположительно серединой сентября. А 20 или 21 сентября в письме Пятницкому Горький сообщает: «Пишет меня Серов – вот приятный и крупный Человек! Куда до него Репину!» Мнение это не случайно, а слова эти написаны не под влиянием минуты. Много лет спустя, в 1924 году, Горький говорил художнику Ф. С. Богородскому: «Очень любил я Серова – крепкий он был человечина и художник отличный! Помню, как он писал с меня портрет – посерьезнее Репина-то, ей-богу!»
Сеансы проходили в квартире Горького на Воздвиженке. Квартира эта была одним из центров революции. В одной из комнат ее находился склад оружия и помещалась боевая дружина из восьми человек, охранявшая Горького. Сюда приходило множество людей: подпольщики с конспиративными кличками, с подложными документами, люди, жертвовавшие деньги на революцию… В столовой всегда был накрыт стол, кипел самовар.
Художественный театр готовил тогда постановку «Детей солнца». Сначала Горький отдал пьесу в театр Комиссаржевской, но цензура запретила ее, однако спустя несколько месяцев развитие революционных событий, заставлявшее правительство идти на одну уступку за другой, заставило снять и этот запрет, и пьесу готовили теперь одновременно в Петербурге и в Москве.
Горький бывал на репетициях в Художественном театре, делился с Серовым своими впечатлениями – Серов был старым театралом и в последнее время начал проявлять все больший интерес к Художественному театру.
Портрет, однако, не очень нравился Горькому, но это только поначалу. С Горьким произошла история, обратная той, которая бывала у Серова обычно с героями его портретов. Тем портрет сначала нравился, потом же, когда появлялось то, что Мейерхольд назвал «гениальной серовской ошибкой», портрет нравиться переставал и заказчик начинал жалеть, что вот как-то нечаянно испорчена хорошая картина, и принимал, конечно, портрет, но без особого восторга.
Здесь, очевидно, необходимо будет разобраться в природе этой самой «серовской ошибки».
Мы можем предположить, что дело происходило следующим образом: Серов получал заказ написать портрет человека, которого он не знал или знал недостаточно близко. Он приходил, устанавливал мольберт, подрамник с холстом, брал карандаш или уголь и начинал рисовать, потом писать красками. Получалось хорошо и похоже. Это была первая половина работы, и за это время Серов успевал, как мог, познакомиться с моделью. Почти всегда он «мог». После этого начиналась вторая половина работы: раздумье и примеривание – как сделать, чтобы основную черту характера передать лаконично и остро. И вот наступал день, когда Серов приходил и «портил» картину, потому что основная черта характера обычно была или неприятной, или смешной и вызывала осуждение или насмешку.
Таким образом, «серовские ошибки» – это то, что нарушает натуралистичность, нарушает простое сходство (то, чего Серов добивался в начале работы), то есть это то, что говорит об отношении художника к образу.
Процесс работы Серова над портретом почти невозможно сейчас проследить, – к сожалению, ни один заказчик не догадался делать снимки, фиксирующие изменение портрета в процессе работы над ним (как это было сделано с врубелевским «Демоном»), – лишь изредка, когда Серов менял общее решение и отвергал первый вариант еще в рисунке, меняя композицию портрета и его трактовку, и не уничтожал при этом не понравившийся ему рисунок, имеется какая-то возможность понять путь, которым шел художник.
Портрет Горького – одно из таких счастливых исключений.
Первая мысль портрета по сущности своей не отличается от окончательного варианта. Это портрет человека, убеждающего кого-то, какого-то невидимого собеседника, в своей правоте. Он замолчал на минуту, чтобы выслушать возражение, но ему уже ясна мысль собеседника, и он ждет, когда можно будет опять начать говорить, чтобы опровергнуть эту мысль.
Но в процессе работы изменилось отношение к образу, и по этому изменению можно догадаться о пути, который пройден художником в его работе над портретом.
Изменив в окончательном варианте угол зрения, выровнив фигуру и немного повернув голову Горького, Серов добился не только гораздо большей выразительности и большей остроты характеристики, но и принципиально другой характеристики.
Нестеров много лет спустя рассказывал удивительную историю об этом портрете:
«С Горького Серов писал красками. Превосходно начал. Максим возьми да и брякни по простоте:
– Серов меня делает похожим на дьячка.
А никакого дьячка не было! Добрые люди довели отзыв Горького до Серова, тот никаких суждений от натуры не терпел: сиди смирно!
– А! Похож на дьячка! – И послал к Горькому за ящиком с красками. Тем дело и кончилось».
Скорее всего, то, о чем рассказывает Нестеров, могло произойти с первым вариантом, да еще при передаче из уст в уста история обросла какими-то «пикантными» черточками.
Трудно представить, что вся история портрета окончилась таким нелепым эпизодом – мало ли высказывали Серову неудовольствие; и дальнейшая история отношений Серова с Горьким говорит о том, что конец работы над портретом не мог быть таким.
Если на холст первоначально был перенесен тот рисунок, который сохранился на бумаге, то да – там Горький действительно напоминает дьячка, он даже изображен на этом портрете с жидкой – совсем дьяконской – бородкой, которую отпустил, сидя в Петропавловской крепости. С этой же бородкой он изображен на рисунке Репина читающим на его даче в «Пенатах» пьесу «Дети солнца». Чтение это происходило летом 1905 года. И это приводит к мысли, что серовский набросок также сделан летом 1905 года в Финляндии.
Но на окончательном варианте, написанном осенью, имеется уже не просто сходство, а те черты характера, которые Серов узнал при близком знакомстве с Горьким: суровость, мужественность, бескомпромиссность, все то, что было близко Серову и что он мог наблюдать у Горького в 1905 году.
И Горькому в конце концов портрет понравился, и очень
[70]. Но, увы, нужно было уезжать, дела более важные, чем портрет, гнали его из Москвы, и портрет остался незаконченным.
