Книга Валентин Серов, страница 95. Автор книги Марк Копшицер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Валентин Серов»

Cтраница 95

Дача Андреева на Черной речке, построенная его зятем архитектором Олем, была огромной и мрачной и казалась бутафорской. Андреев в шутку называл ее «Вилла Аванс», потому что она была построена на деньги, взятые у издателя авансом. Характер у Андреева был порывистый, увлекающийся. То, оставив писательство, он увлекался мореходством и тогда приходившего к нему Серова отвозил домой на своей ослепительной белой моторной яхте, которую назвал в честь героя одной из своих драм «Савва». Он сам правил ею и держался строго и величественно, как капитан океанского лайнера. Потом так же страстно увлекался живописью и рисованием, писал портреты, пейзажи, иконы. От этого увлечения Андреева остались огромные увеличенные копии с офортов Гойи, которые висели у него на даче. Серов находил копии очень удачными, поражался точности, с какой Андреев увеличивал рисунки. Серов считал Андреева способным рисовальщиком.

А в промежутках между увлечениями Андреев писал. Писал он также порывисто, увлекшись сюжетом и мыслями, которые хотел выразить. Он ходил днем и ночью по своему огромному кабинету и диктовал, диктовал с такой быстротой, что машинистка не успевала печатать.

Грабарь считает, что психологизм Серова родствен психологизму Андреева. Это верно. Психологические портреты Андреева подчас, может быть, даже слишком обнажены, они остры и иногда кажутся находящимися на грани карикатуры.

Вместе с тем, когда Андреева не посещало никакое увлечение, это был совсем «домашний» человек, он любил самовар, пил чай из блюдечка, после обеда долго спал, играл с домашними в шашки, читал очень мало и, по уверению Чуковского, был совершенным провинциалом. «Его „провинциальность“, – пишет Чуковский, – особенно сильно бросалась в глаза, когда ему случалось встречаться с такими людьми, как, например, Серов, Александр Бенуа или Блок, перед которыми он странно робел: слишком уж различны были их „культурные уровни“».

«Но замечательно, – продолжает Чуковский, – при всей провинциальности в нем не было и тени мещанства; обывательская мелочность, скаредность, обывательское „себе на уме“ были чужды ему совершенно: он был искренен, доверчив и щедр; никогда я не замечал в нем ни корысти, ни лукавства, ни карьеризма, ни двоедушия, ни зависти».

Горький считал Андреева чуть ли не единственным своим другом.

В начале 1905 года в московской квартире Андреева было заседание Центрального комитета социал-демократов. Но Андреев издавна был под наблюдением полиции, его письма перлюстрировались (особенно усердно – письма Горькому). 9 февраля 1905 года во время заседания Андреев был арестован вместе с девятью членами РСДРП.

В то время, когда Андреев находился под арестом, в его квартире дежурила полиция и арестовывала всех приходящих. От ловушки пришлось, однако, вскоре отказаться: слух об аресте Андреева стал распространяться, и его арест вызвал многочисленные протесты. Из тюрьмы Андреев вышел бодрый, энергичный, полный веры в победу революции, говорил Горькому:

– Это хорошо, когда тебя сожмут – хочешь всесторонне расшириться.

Летом 1905 года Андреев был постоянным участником собраний писателей и художников, обсуждавших проблемы издания сатирического журнала, и регулярно встречался с Серовым.

С предложением написать портрет Андреева Рябушинский обратился к Серову летом 1906 года.

Андреев чувствовал себя очень польщенным тем, что его будет писать Серов, и Серов, видимо, был не прочь сделать портрет Андреева. Но в том году осуществить это не удалось. Летом 1906 года произошло Свеаборгское восстание, и Андреев, опасаясь новых репрессий, уехал за границу.

«Дорогой Валентин Александрович! – писал он из Берлина. – Удалившись неожиданно в „пределы недосягаемости“, ни о чем я так не жалею – из всего российского, – как о том, что не придется мне быть написанным Вами. Теперь, когда, с одной стороны, это было возможно, а с другой, стало невозможно – скажу Вам искренне, уже давно и чрезвычайно хотелось мне видеть свою рожу в Вашей работе. Не суждено!

И ответ радостный я уже начал Вам писать – как вдруг Свеаборг и тра-ла-ла! Невинен я, как младенец, а вид у меня подлый, и пришлось мне со всем своим табором месить киселя…»

Андреев явно скромничал, уверяя, что он «невинен, как младенец», или теперь уже писал с учетом перлюстрации.

Лишь год спустя Серов получил возможность сделать портрет. Он, видимо, с удовольствием работал над ним, потому что, кроме основного, писанного гуашью и поступившего в собственность Рябушинского, Серов сделал еще два варианта литографий для себя, для Андреева и еще для нескольких человек. С одной из них было сделано шесть оттисков, с другой – неизвестно, но, видимо, столько же или почти столько.

Литографии эти – более интимная работа, чем портрет, но все три вещи сделаны без всякой иронии. Это не выдающиеся работы. Видимо, симпатия к Андрееву почему-то помешала Серову раскрыть двойственность его образа с такой силой и выразительностью, как в портрете Бальмонта. Все его портреты – это раскрытие только одной сущности Андреева – Андреева-писателя, но не Андреева-человека.


Осенью Серов вернулся из Ино в Москву и опять очутился в гуще событий.

Приехала в Москву Валентина Семеновна: ее выслали из Судосева. Она там, кроме музыки, занималась беседами с крестьянами на темы политики и революции. Когда Римский-Корсаков был изгнан из консерватории, судосевские крестьяне прислали ему приветственное письмо [73].

В Москве Валентина Семеновна организовала передвижную «Народную консерваторию», ездила с концертами но заводам Москвы и Подмосковья.

Во время забастовок устраивала рабочие столовые. Серов помогал ей, доставал деньги у друзей: у Шаляпина, Коровина, у многих других.

Черносотенцы прислала Валентине Семеновне письмо: «Графиня, если Вы не перестанете кормить рабочих, мы Вас убьем». И они готовы были выполнить свою угрозу. Вскоре после этого письма Валентина Семеновна, подъезжая на конке к столовой, увидела группу бандитов, поджидавших ее. В тот день пришлось вернуться домой. После этого случая была организована вооруженная дружина, которая постоянно дежурила около столовой.

Серов очень беспокоился за мать, но, конечно, хорошо ее понимал. Он и сам всегда находился там, где происходили какие-то события. Он был у Таганской тюрьмы в день освобождения политических заключенных, в университете, когда там строили баррикады, был на крестьянском съезде.

В октябре Серов шел за гробом Баумана, убитого черносотенцами. Это убийство, последовавшее сейчас же после манифеста 17 октября, провозглашавшего дарование гражданских свобод, потрясло всех. Даже Коровин, всегда далекий от всяческой политики, проникшись трагичностью события и торжественностью момента, шел рядом с Серовым в этой величественной и скорбной процессии.

«Это… было нечто изумительное, подавляющее, великолепное, – писал Горький. – Ничего подобного в России никогда не было. Люди, видевшие похороны Достоевского, Александра III, Чайковского, с изумлением говорят, что все это просто нельзя сравнить ни по красоте, ни по величию, ни по порядку, который охранялся боевыми дружинами».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация