Не раз придется еще друзьям, и не только друзьям, почувствовать его резкость и нетерпимость. Малейшая беспринципность вызывала страшный гнев Серова. Этот гнев узнали и Бенуа, и Шаляпин, и Репин. Единственный человек, которому почему-то все сходило с рук, был Коровин.
В 1907 году служащие государственных учреждений должны были дать подписку не состоять в противоправительственных партиях. Серов и Коровин преподавали тогда в Училище живописи. Серов подписку дать категорически отказался, хотя ни в какой партии не состоял и состоять не думал. Коровин не только сам дал подписку, но и всячески уговаривал Серова:
– Тоша, милый, голубчик! Ну не ходи в пасть ко льву! Подпиши эту прокламацию! Черт с ней! Ну что тебе стоит! Подпиши! Не упрямься!
Серов, разумеется, не дал никакой подписки, но никому другому такие речи не сошли бы даром, а вот Коровину – ничего.
Зато с власть имущими Серов стал крут, резок и неуступчив пуще прежнего. Как-то московский градоначальник предложил Совету училища исключить одного из учеников, еврея, не имеющего права жительства в Москве. Серов заявил, что Совет должен отклонить это предложение. Но Совет не смог отстоять ученика, и Серов вышел из состава Совета.
А через некоторое время, в начале 1909 года, Серов совсем покинул училище, и теперь следует рассказать подробно о причинах этого поступка. Серов ходатайствовал перед Советом училища о предоставлении возможности Анне Голубкиной работать в скульптурных мастерских училища…
Голубкина за несколько лет до того окончила училище вольнослушательницей. Она была простым, удивительно скромным человеком. На вид казалась грубоватой, говорила баском, хмурилась, могла сказать резкость, но при всем том обладала нежнейшей душой и огромной любовью к людям. К ней приходили студенты после занятий в училище пить чай, пользуясь на всех одной ложкой. Но часто у нее случались приступы необъяснимой тоски, которой она заражала окружающих. И тогда уже друзья не ходили к ней, и она оставалась одна со своей страшной тоской, длившейся иногда месяцами.
В 1905 году она подбирала на московских улицах раненых, она бросалась навстречу казакам, повисала на сбруе коней, умоляя не стрелять в людей.
Быть может, эти безумные поступки Голубкиной заставили признать ее психически ненормальной, когда она была привлечена к суду за хранение и распространение нелегальной литературы. Ее отпустили, но с тех пор она числилась в списках III отделения и за нею установили слежку.
Скульптором она была необыкновенно талантливым, с ярко выраженными чертами импрессионизма. Несколько лет провела она в Париже у Родена, и великий маэстро очень высоко ставил талант своей русской ученицы. Она завоевала сердца парижан, выставив в Осеннем салоне 1898 года статую «Старость».
В России ее работы встретили холодно – импрессионизм в скульптуре был еще непривычен, – и, лишь зная об успехе ее в Париже, Голубкину приняли в Московское художественное общество, а ее работу – на выставку этого общества. Зато мирискусники отнеслись к работам Голубкиной и к ней самой с большой симпатией. Серов также был очень высокого мнения о ней. «Анна Семеновна Голубкина, – писал он, – одна из настоящих скульпторов в России – их немного у нас…»
Серов считал, что общение с таким мастером, как Голубкина, пойдет на пользу учащимся скульптурной мастерской.
Серов не раз обращался к Голубкиной с предложением написать ее портрет
[74] – у нее было очень выразительное лицо, суровое, строгое, с глазами, полными страдания, – но Анна Семеновна неизменно отказывалась от этой чести: она не могла позировать, это было не в ее натуре. Серов понимал, он и сам за всю свою жизнь позировал лишь четыре-пять раз самым близким людям – Репину, Врубелю, Трубецкому.
Ходатайство о допущении Голубкиной к работе в училище Серов прислал из Петербурга. В телеграмме говорилось: «Очень прошу Совет обсудить просьбу Голубкиной, допустить к экзамену, дать возможность работать. Серов».
Московский генерал-губернатор, который по штату числился попечителем училища, ответил на просьбу Серова отказом. Почетный попечитель великий князь Сергей Александрович одобрил его решение. Серов был взбешен. Вырвав из блокнота лист, он в передней училища, здесь же, где узнал об отказе, написал директору: «Я настаиваю на своем. Я не могу более оставаться в том заведении, где искусством управляет градоначальник». Потом, подумав, сунул записку в карман и, не заходя в училище, уехал домой и оттуда послал официальное заявление:
«Господину директору Училища живописи, ваяния и зодчества. Князю А. Е. Львову.
Ваше сиятельство князь Алексей Евгеньевич!
Ответ попечителя Училища живописи, ваяния и зодчества на постановление Совета преподавателей, решившего почти единогласно (исключая одного голоса) подать от лица Совета на высочайшее имя прошение о разрешении Анне Голубкиной посещать классы Училища, – ответ, гласящий: „ходатайство бывшей вольной посетительницы названного училища Анны Голубкиной попечителем Училища признано незаслуживающим уважения“, – вынуждает меня как ходатая А. Голубкиной, так как без моего заявления просьба ее не обсуждалась бы в Совете, сложить с себя обязанности преподавателя Училища живописи, ваяния и зодчества, о чем Вас как директора и уведомляю.
Академик В. Серов».
Уход Серова был скандалом.
Львов пробует убедить Серова остаться, это не помогает; Серову пишет письмо инспектор училища Гиацинтов, Серов отвечает отказом. «В настоящем случае, – пишет он, – налицо усмотрение генерал-губернатора – попечителя школы, в которой обучают только искусству». И вот в чем истинная причина непримиримости Серова: он против такого положения вещей, когда судьбу художника решает некто, к искусству не имеющий отношения, руководствуясь мотивами, к искусству также не имеющими отношения.
4 февраля 1909 года Львов созывает Совет училища и от его лица направляет Серову письмо, которым опять пытается убедить его изменить решение. «Постановление Совета подать просьбу на высочайшее имя о предоставлении Голубкиной права посещать училище было принято, – говорилось в этом письме, – главным образом, если не исключительно из уважения к Вашему желанию… Быть может, это соображение побудит Вас отказаться от Вашего намерения».
Но Серов непреклонен. «Менять своего решения я не могу… – пишет он. – Меня несколько смущает то обстоятельство, что, оказывается, постановление Совета относительно Голубкиной было сделано только для моего удовольствия. Очень благодарен – но ведь Голубкина мне ни сват ни брат, а художник, обратившийся через меня с просьбой к художникам же…
