Переход Гию к семейной жизни оказался не менее тяжким и постыдным
[141]. В первый раз он женился в 1828 году, и сразу после свадьбы его отец Эмон отправился в длительное паломничество, оставив храм на попечение сына. Гию тогда было всего двадцать восемь, но обязанности главы семьи и храмового служителя он исполнял уже как лет пять
[142] – вполне достаточно, чтобы молодой человек выучил свою роль. Гию хорошо усвоил, где должен сидеть, что должен говорить и кто должен его слушать. Однако в семье он не пользовался безусловным авторитетом и не всегда умел настоять на своем. Особенно это стало ясно, когда во время отсутствия отца ему пришлось самому опекать пятерых младших детей – братьев и сестер, – которые пока еще жили в отцовском доме. Едва почувствовав слабину, они не давали ему передышки. Братья пытались сесть на его место и не слушались, когда он отправлял их купить дрова. Сестра Ино, совсем еще маленькая девочка, прилюдно, на глазах прихожан, дразнила его. А между тем ему следовало учить молодую жену, новую хозяйку Ринсендзи, управлять повседневными делами храма. Задача была ответственной и далеко не из легких, и Гию ощущал это весьма остро.
Первый месяц брака прошел, как он и ожидал, совершенно благополучно. По крайней мере, за то время не случилось ничего из ряда вон выходящего, что понадобилось бы записывать в дневник. Потом его молодая жена отправилась погостить, как полагалось по традиции, к своим родителям – и вдруг все внезапно изменилось. В его дом вернулся совсем другой человек. Она стала неузнаваемой. Отказывалась выполнять требования мужа и демонстративно пропускала мимо ушей его рассуждения о конфуцианской и буддийской этике. Забросила домашние дела и настроила против себя младших сестер мужа: Тосино и Ино постоянно жаловались на нее матери. Гию попытался призвать жену к порядку, но в ответ она лишь угрюмо буркнула: «Делаю что хочу. И ты тоже поступай как хочешь. Возьми себе наложницу или содержанку – мне все равно».
Гию буквально схватился за голову. В его мире женщины так не разговаривали. И молодая жена, без сомнения, не имела права подобным образом обращаться со своим мужем. Скорее всего, когда Гию говорил о пренебрежении ею своими домашними обязанностями, то подразумевал и исполнение супружеского долга. Разумеется, от жены ожидалось, что она будет удовлетворять желания мужа. Ее прямой отказ, выраженный в такой откровенной и грубой форме, был делом неслыханным.
Гию решил развестись, хотя многое его останавливало: отец еще находился в отъезде; скоропалительный развод считался делом позорным; его семья совсем недавно потратила на свадьбу целое состояние; но самое главное – имелись все основания полагать, что жена беременна. Как требовалось поступить в таком случае? Вряд ли можно было бы ожидать, что он будет продолжать мириться с ее непокорным, дурным нравом. Наконец, собравшись с духом, Гию все ей высказал. Наутро он собирался послать посредников к ее родителям и через них сообщить о расторжении брака с их дочерью.
Вероятнее всего, Гию ожидал или угрюмого согласия, или пристыженного молчания, или хотя бы неискренних обещаний исправиться. Но к случившемуся далее он совершенно не был готов. Жена, которая несколько месяцев вела себя дерзко и вызывающе, бурно разрыдалась и едва могла говорить. Наконец, совладав с собой, она рассказала мужу историю столь ужасную и отвратительную, что смысл ее не сразу дошел до него. В пятый месяц года, незадолго до поездки в родительский дом, она плохо себя почувствовала и прилегла у себя в спальне, туда ворвался какой-то мужчина и изнасиловал ее.
После этого страшного признания вся ярость, копившаяся в душе молодой женщины, казалось, обратилась в отчаяние. В следующие два дня она отказывалась от еды, все время плакала и просила прощения. Гию был раздавлен. Он никого не послал к ее родителям, не стал готовить бумаги о разводе, а решил выждать. Выяснилось, что жена и впрямь беременна, но установить точный срок и понять, чьего ребенка она носит, в те времена, естественно, не представлялось возможным. Впрочем, едва ли это имело значение для Гию. По его словам, он собирался расторгнуть брак еще в те дни, когда искренне считал себя отцом будущего ребенка. Недостойное поведение – вот что представляло для него первостепенную важность, когда он думал о жене. В конце концов, в первую очередь ему надлежало заботиться о храме. Как и муж Киёми, его сестры, он не сможет справляться со своей службой без верной и надежной помощницы – жены.
Для самой женщины, наверное, та осень и зима тянулись бесконечным кошмаром. Когда лужи во дворе превратились в сплошной лед, ей уже каждый день приходилось повязывать оби чуть свободнее и выше, а походка ее становилась все тяжелее. Возможно, она ругала себя, что не сумела преодолеть гнев и отчаяние, и сожалела о сделанном признании. Или, желая вернуться к родителям и начать жизнь с чистого листа, продолжала с тупой враждебностью перечить всем и каждому, вынуждая мужа отослать ее прочь из дома. А может быть, они с Гию заключили хрупкий мир – некое молчаливое соглашение, о чем он благоразумно умолчал в своем дневнике. В любом случае она не могла не знать, что дни ее в Ринсендзи сочтены. Должно быть, она просто избрала выжидательную позицию.
Ранней весной, примерно через девять месяцев после изнасилования, жена Гию отправилась в отчий дом. Вряд ли кто-то усмотрел в этом неладное. Довольно часто, когда подходил срок рожать, молодые женщины предпочитали находиться под присмотром своих родителей. Однако те тревожные дни растянулись на недели, а Гию так и не посылал за женой. Он даже ни разу не полюбопытствовал, как там ребенок. Наконец родители молодой женщины поняли: происходят какие-то ужасные вещи. Они принялись писать письма, наняли посредников и даже принесли зятю извинения – наверное, сами толком не понимая, за что. Но Гию не стал им ничего объяснять. Пытался ли он таким образом пощадить их дочь? Или защитить собственное доброе имя? Он лишь сообщил – в самых общих чертах, – что их семейная жизнь не сложилась. Закончилось все тем, что он отправил родителям жены уведомление о разводе.
Гию не искал насильника, поскольку и так знал его имя. То был его младший брат Гирин. Однако Гию так и не заставил себя написать об этом в дневнике. Он поступил иначе. Оставил довольно длинный рассказ об изнасиловании своей жены, а затем, без всякой видимой связи с этим инцидентом, описал то наказание, которое почему-то понес его брат. Никаких объяснений о зависимости двух событий. Оставил лишь беглое замечание: «Нет нужды излагать здесь проступок, совершенный Гирином в пятый месяц года»
[143]. Затем, после долгих рассуждений, как сложно держать в узде непокорных братьев, Гию пришел к весьма удобному для себя выводу, что ссора с Гирином случилась «из-за злодеяния моей жены». К тому времени вышеупомянутая жена уже давным-давно оставила его дом. В семейных хрониках Ринсендзи больше никогда не упоминалось ни о ней, ни о ее ребенке.
На следующий год Гию женился во второй раз
[144]. Его новая жена, Сано, благополучно осилив первый год брака, взяла на себя роль хранительницы храма. Жила она тихо и безупречно. Ни разу за все годы Сано не причинила никакого беспокойства, ни разу не подала повода, чтобы ее поведение обсуждалось в каких-либо записях семейной хроники. Не сохранилось никаких записок, сделанных ее рукой, хотя, несомненно, она была грамотной женщиной. Когда Сано умерла в 1859 году, ее проводили в загробную жизнь, на прощание добавив к ее имени второй иероглиф имени Гию
[145]. Очевидно, она была идеальной супругой.
