Гию узнал о разводе от своего дяди
[193], который получил известие от посредника, когда-то принимавшего участие в сватовстве Цунено. У Ясоэмона был самый разгар посева риса, поэтому он сказал, что вернет имущество Цунено позже. На следующий день он сам написал Гию, пытаясь объяснить ситуацию: «Ничего особенно плохого не произошло. Но домашние дела идут не слишком гладко»
[194].
Что-то подобное Гию уже доводилось слышать. Он и сам использовал похожее объяснение около десяти лет назад, когда разводился со своей беременной и тяжело травмированной первой женой. Похоже, дело было все-таки в бесплодии Цунено, однако Ясоэмон проявил деликатность и не стал говорить об этом открыто. Он даже позволил Гию не возвращать ему те пятнадцать золотых слитков
[195], что его семья внесла за приданое Цунено. На развод его толкнула не бедность; была иная причина, назвать которую он не пожелал. Если Гию захотел бы узнать подробности, ему пришлось бы выслушать эту историю непосредственно от своей сестры. Но по собственному опыту он знал, что иногда лучше не задавать никаких вопросов.
Цунено покинула Осиму и спустилась по горной дороге, пройдя через опустошенный, истерзанный край. Посреди всеобщего разорения Ринсендзи оставался почти таким же, каким она покинула его четыре года назад. Правда, перемены все-таки были. Младшая сестра Тосино, как мы помним, вышла замуж и перебралась в другой дом. Невестка Сано вновь возилась с очередным малышом. В храмовую книгу смертей в тот год было внесено больше имен, чем обычно: десять вместо четырех или пяти
[196]. Цунено отметила и другие признаки перемен к худшему. Два младших брата тоже развелись; одним из них был Гирин, который, вернув себе каким-то образом расположение родни, выбрался из Оисиды. Заметно пошатнулось здоровье отца. Умер он ранней осенью
[197], через несколько месяцев после возвращения Цунено. Родные скорбели, Гию тревожился. Теперь он стал подлинным главой семьи, и разделять бремя ответственности ему было уже не с кем. Как обычно, он обратился к верному дневнику, завершив рассказ о смерти отца перечнем собственных проблем: «В этом году развелись Цунено, Гирин и Гисэн. Дела в храме плохи, но мы сопротивляемся, и нам еще предстоит помочь нашим бедным прихожанам выстоять и пережить зиму»
[198].
Трудно сказать, был ли именно голод повинен в тяжелом положении семьи. Эмон одряхлел уже давно. Три развода за один год, скорее всего, объяснялись неуживчивым характером разведенных – кажется, эта черта отличала всех членов семьи. Таким образом, все, что произошло с ними, случилось отнюдь не по причине той большой беды, которая унесла жизни многих их земляков. Но в любом случае важнее был другой вопрос: как жить дальше?
Третья возможность начать жизнь с чистого листа представилась Цунено неожиданно скоро. Всего через несколько месяцев после ее возвращения домой Гию получил предложения сразу от четырех потенциальных мужей
[199]. Очевидно, перспектива союза с уважаемым храмовым семейством была весьма заманчива, и возможное бесплодие Цунено, похоже, не беспокоило женихов. С помощью матери Гию снова выбрал сестре в мужья земледельца – на сей раз из окрестностей города Такады. В этом равнинном краю жизнь была намного богаче, чем в горах
[200]; везде имелись большие лавки, торговавшие всем подряд: табаком, саке, сушеными кальмарами, сандалиями. При некоторых домах стояли водяные мельницы; в хорошие времена хозяева за деньги предоставляли их горожанам, желавшим отшлифовать рис.
Сначала Цунено будто бы согласилась на новый брак
[201]. Но ей было тридцать четыре года. В ней уже ничто не напоминало ту двенадцатилетнюю девочку, которая когда-то, совсем не понимая, что ее ждет в будущем, проделала дальний путь до Оисиды. Каждое неукоснительное повиновение семье заканчивалось для Цунено одинаково: уведомлением о разводе и новым витком подготовки очередного замужества. Теперь, после первых двух раз, она решила, что будет выбирать сама. Однажды, когда мать с Гию отлучились куда-то по делам, в храм заглянул дядя Цунено – то был удобный момент, который она решила не упускать, обрадовавшись возможности взять судьбу в свои руки. Надо заметить, что ровно неделю назад семья окончательно утвердила кандидатуру ее будущего мужа. «Я не желаю выходить за крестьянина», – заявила она дяде. И добавила, что предпочла бы мужа-священника.
Если цель Цунено состояла в том, чтобы не допустить помолвки с нежеланным крестьянином, то она преуспела. Но по какой-то причине она так и не вышла замуж за служителя храма, который ей приглянулся. В течение следующих двух месяцев Гию подыскал сестре нового, пятого, кандидата, некоего горожанина из Такады, и даже сумел договориться о свадьбе
[202]. Цунено согласилась. К тому моменту у нее, вероятно, не оставалось иного выбора.
Гию снова устроил свадьбу
[203]. На сей раз в храме собрались двадцать три оголодавших крестьянина, для которых выставили почти девять с половиной литров саке, чуть меньше килограмма китового мяса, восемь больших брусков тофу с маринованным и вареным редисом – естественно, все было выпито и съедено довольно быстро. В Ринсендзи подготовились к такому нашествию. Сано, опытная хозяйка, расставила миски для супа и миски для риса: в первые гости наливали обычное саке, а во вторые – нефильтрованное мутное саке. Она умела оказать гостям достойный прием, впрочем, это считалось частью ее обязанностей как жены настоятеля храма. Однако главное свадебное торжество, состоявшееся несколько дней спустя, было совсем немноголюдным: Цунено, Гию, брачные посредники и несколько слуг. Потом эта небольшая компания проделала недолгий путь до Такады, иногда останавливаясь, чтобы угостить встречных прохожих саке, и один раз, чтобы дать женщинам возможность поправить прически. Когда они добрались до дома жениха, все были идеально причесаны и, надо думать, слегка пьяны. Слуги, получавшие за брачные хлопоты золотые монеты, всегда были рады отпраздновать еще одну свадьбу в семье, правда, Гию надеялся, что эта окажется последней.
Дом третьего мужа Цунено стоял несколько на отшибе, в предместье Такады Инада-мати
[204], отделенном от центра города узкой рекой. Надо сказать, то было самое культурное из всех мест, где ей до сих пор доводилось жить. Помимо замка местного вельможи город мог похвастаться банями, парикмахерскими и даже театрами. В разгар зимы, когда деревни замирали под снегом в ожидании тепла, в Такаде кипела жизнь
[205]. Лавки оставались открытыми, а горожане деловито сновали в лабиринте снежных тоннелей, чьи стены были так высоки, что люди не могли видеть ни гор, ни звезд в ночном небе. Наступавшая весна обычно ослепляла их своим великолепием, когда после томительно долгих месяцев едва проникающего сквозь снежный покров света внезапно обрушивала на город потоки солнечных лучей. В эти дни жители Такады высыпали на улицы, кутаясь в свои теплые одежды и стараясь не обращать внимания на холод.
