Дорога Накасэндо, превратившись в обычную городскую улицу, вела дальше на юг, а вдоль нее, сразу за особняком главы клана Кага, начинался район Хонго с пронумерованными кварталами, которых всего было шесть. Остались позади глухие заборы и стены с жившими за ними самураями, и начались дома, смотрящие на дорогу, а не отгороженные от нее. Прямые и строгие линии воинских поселений уступили место хаотичному нагромождению крыш и выходящим прямо на улицу подъездам домов. Каждый квартал был социальной и административной единицей со своим уставом и своими наемными служащими. В правление избирали членов семей, владевших домами по обе стороны улицы. Группами кварталов заведовали старосты городских районов, которые подчинялись самураям из столичного правления. В отличие от необозначенных границ между городом и сельской местностью, границы кварталов были четко определены деревянными воротами, которые запирались на ночь. Благодаря подобным мерам предосторожности Эдо обходился без внешних крепостных стен. Утром все ворота распахивали настежь, чтобы ничто не препятствовало городской торговле, так как именно она составляла жизненную силу столицы.
Для Цунено, как и прочих путников, все кварталы Хонго
[255], пройденные в обратном порядке – от шестого до первого, – слились в одну торговую улицу. Шестой квартал с его прилавками, на которых торговцы мисо выставляли бочонки с винно-красным и пшенично-золотым содержимым. В пятом квартале находилась известная в городе аптека, где продавались лекарства для детей. Достопримечательностью третьего квартала была лавка Канеясу, где на памяти многих поколений продавали зубной порошок. Эта лавка славилась громкой рекламой: специально нанятые зазывалы стояли прямо на улице и во все горло расхваливали «душистый молочно-белый порошок»
[256]. Когда-то в городе считали, что Канеясу стоит на границе Эдо и его окрестностей, так и говорили: «Пока ты не дошел до Канеясу, Хонго еще не Эдо», но это было до того, как столица разрослась и появилась карта с красной линией. До ее создания границу своего города жители Эдо определяли, лишь ориентируясь на людскую молву.
После Хонго толпа на улицах становилась все плотнее. Начинался район Юсима, напоминавший лоскутное одеяло: здесь беспорядочно чередовались казармы, лавки, храмы и святилища. Вечно торопящиеся с поручениями самураи – слишком плечистые в своих безрукавках, носящие широкие из жесткого шелка штаны, напоминавшие юбку, у каждого на поясе висели два меча, длинный и короткий. За ними по пятам семенили слуги. Крестьяне, только что прибывшие в столицу из своих деревень, тащили на плечах тяжелые мешки и катили тележки. На улицах были животные – вьючные лошади и огромные черные волы, тянувшие повозки. Весь этот поток стремился на юг, к реке Канде и огромному храму Канда Мёдзин.
Если Цунено прошла мимо него, то обязательно узнала это святилище. Храм Канда Мёдзин упоминался во всех путеводителях по столице, а его двор с вечнозелеными и устремленными ввысь елями присутствовал на многих гравюрах как одно из самых живописных мест Эдо. Раз в два года, в середине девятого месяца, при храме проводился праздник Канда Мацури; последний прошел всего за несколько недель до прибытия Цунено. К храму со всех окрестных районов стекались толпы горожан в соломенных шляпах с красными цветами, они шли с барабанами и флагами
[257], размахивали веерами и играли на флейтах. Люди отмечали годовщину образования сегуната, прославляли богов храма и радовались, что благополучно дожили до этого дня. Каждый квартал украшал собственную платформу, некоторые были выше трехэтажного дома – на них красовались фигурки древних вельмож в шелковых одеяниях, а также петухи, длиннохвостые фениксы, демоны, синие осьминоги с перепутанными щупальцами, букеты гигантских цветов и диски восходящего солнца в короне лучей. Если Цунено сумеет продержаться в столице два года, она увидит следующее шествие. Канда Мацури станет и ее праздником.
От храма улица Накасэндо шла вниз, к берегам реки Канды. Столичные жители прозвали этот крутой спуск, шедший вдоль Юсимы к набережной, «холм Гёдза». В этом названии было скрытое предостережение. Прохожие, имевшие неосторожность поскользнуться на грязном склоне и кубарем скатиться вниз, в конце своего падения обычно выглядели как круглые жареные гёдза – японские пельмени. Однако день, когда Цунено пришла в город, выдался ясным и сухим
[258], и падение ей не грозило. С холма – если она глянула бы вниз – был, наверное, отчетливо виден речной берег, где разгружались мелкие торговые суда; тюки с них переносили на запряженные волами телеги
[259], на которых товары развозили по господским домам, складам и лавкам, куда было не добраться на лодке по городским каналам. В грузчики и возчики, как правило, нанимались неотесанные сельские парни вроде тех, что шли по дороге в город бок о бок с Цунено. Они толпами собирались у домов владельцев телег, ожидали в задних комнатах появления заказов, а после выполнения работ получали поденную плату. Наверное, Цунено сочла бы ниже своего достоинства водить знакомство с возчиками, а столичные жители практически не обращали на них внимания. Они были чужаками без определенного статуса: не домовладельцы, не арендаторы, не подмастерья, не постоянные работники. Однако в Эдо они попадались на каждом шагу: носили паланкины, тушили пожары, тянули повозки, сколачивали строительные леса. Такова была обыкновенно участь сезонных работников: город держался на их плечах, но не признавал их своими.
По мосту Сёхэй улица Накасэндо выводила путников к высокому берегу, на котором росли ивы. Живописная набережная тянулась вдоль всей реки Канды и была печально известна как ночное пристанище уличных проституток, хотя днем это место выглядело вполне пристойно. За ивами прятались скромные деревянные ворота, которые вели на просторную рыночную площадь Яцукодзи. Немного в стороне находилась пожарная будка, в которой – среди лестниц и длинных крюков – сидел младший чиновник сегуната, готовый принять сообщение о пожаре. Другой чиновник размещался в пожарной вышке Яцукодзи
[260]. Эта башня была одной из главных достопримечательностей Эдо; с ее площадки, расположенной на несколько этажей выше всех черепичных крыш, хорошо просматривался весь город. Заметив дым или огонь, дозорный на вышке колотил в огромный барабан или звонил в колокол, ускоряя темп по мере того, как пламя подбиралось ближе.
Жители Эдо и даже вновь прибывшие знали, как часто случались в столице разрушительные пожары
[261]. Все были наслышаны про вылетевшие из медных жаровен искры, которые потом разносил ветер, и про оставленные без присмотра светильники, которые переворачивались и уничтожали комнаты. По городу ходили истории о поджигателях: некий мстительный слуга завернул тлеющие угли в старую тряпку и пристроил этот сверток под лестницей в господском доме; отчаявшаяся девушка подпалила родительский дом, чтобы в суматохе сбежать к своему избраннику; один хитрец, желавший получить работу, нарочно поджег лавку, чтобы вступить в схватку с огнем на глазах у ее хозяина. Столичные жители давно научились опасаться сухих и холодных зимних месяцев, когда огонь распространялся с головокружительной скоростью, обращая в пепел деревянные каркасы домов и лавок, взбираясь по бамбуковым частоколам и строительным лесам, прыгая по оштукатуренным стенам и пожирая все на своем пути. Им были хорошо знакомы последствия таких пожаров: почерневшие мертвые тела, тлеющие руины, сваленная посреди улицы чудом спасенная мебель, груды обломков на месте домов, которые пришлось разрушить, чтобы остановить пламя.
