За год до прибытия Цунено выгорела часть покоев в замке Эдо
[262], а затем пожар полностью уничтожил несколько улиц в деловом районе Канда. Еще через пару недель дотла сгорели десять кварталов в районе Кодзимати. В конце зимы огонь, вспыхнувший в резиденции одного самурая, пожрал сотни соседних домов и одну из контор городского управления. Год, когда в Эдо пришла Цунено, пока обходился без происшествий, но десятый месяц был лишь началом зимы. Пожарная вышка Яцукодзи служила постоянным напоминанием о должной бдительности, не давала забыть об опасности даже в тихий и ясный день, когда молчали барабаны и колокола.
Чтобы попасть в центр города, нужно было пересечь пыльную площадь и пройти по северному краю рынка Канда, где предлагалось удивительное разнообразие фруктов и овощей, еще там продавали яйца и морскую капусту. Цунено, пережившей голод годов Тэмпо в горах Этиго, подобное изобилие, вероятно, казалось чудом. Торговцы раскладывали на прилавках хурму из Нагано и мандарины из Вакаямы, расставляли корзины с дорогими грибами мацутаке и пучками зимней зелени
[263]. Благодаря не по сезону теплой осени цены держались ниже, чем в последние несколько лет
[264]. Однако Цунено вряд ли могла купить себе там хурму или зимнюю тыкву, так как рынок Канда был оптовым
[265]. Столичные жители ходили в ближайшие лавки, а иногда приобретали продукты непосредственно у крестьян, привозивших в город свой урожай и торговавших им прямо с лотков на улице.
На самом деле рынок Канда, несмотря на обилие товаров, переживал трудные дни. Он процветал более сотни лет, однако экономика в столице менялась быстро. Конечно, Цунено, только что пришедшая в этот город, ничего не заметила, особенно в тот первый солнечный день в начале зимы, когда места, которые она до сих пор видела только на карте, вдруг ожили и заиграли яркими красками. Все в Эдо было ей внове, и она не могла вникать в его проблемы, тем более те, что накапливались годами. Но торговцы с рынка Канда уже знали, что грядут перемены. Их предвестие ощущалось в нервной атмосфере собраний, на которых оптовикам приходилось обсуждать, как состязаться с нахальными новыми поставщиками, не соблюдавшими правил и не платившими податей. Опытные путешественники тоже догадывались, что назревает кризис. Его признаки они подмечали на дорогах, по которым больше людей шло в город, чем покидало его. И жители съемных комнат, находящихся на задворках кварталов, интуитивно почувствовали нечто, витающее в воздухе, но не могли объяснить что. В городе царило напряжение, которое не спадало, а, напротив, нарастало день за днем.
В замке сегуна прекрасно понимали, в чем дело. Эдо сумел пережить голод годов Тэмпо лишь благодаря отчаянным усилиям городского управления. По подсчетам чиновников
[266], экстренная материальная помощь требовалась доброй половине жителей бедных районов – тремстам тысячам человек. Теперь, казалось бы, цены перестали расти, однако в столицу по-прежнему стекались толпы голодающих. И что принесет следующий год, если он тоже будет неурожайным?
Самураи в своих замках, чиновники городского управления в своих конторах, оптовые торговцы на рынке Канда – вся традиционная элита Эдо хорошо знала особенности столичной жизни. Им не были в новинку ни громыхающие повозки, ни возвышающиеся над городом пожарные вышки; их не нужно было предупреждать об опасности, грозившей человеку в этом пространстве, где все друг для друга всего лишь безымянные жители огромного города. Однако они видели и другую беду, которая имела четко выраженное обличье. И воплощением будущей опасности были для них такие, как Цунено. Измученная незнакомка в поношенной одежде, голодная, проницательная, вглядывающаяся во все так жадно, будто только и мечтала оказаться именно в этом городе, – от таких, как она, исходила недвусмысленная угроза. Предупреждение звучало столь же очевидно, как и их провинциальный выговор; столь же отчетливо и настойчиво, как звон пожарного колокола, возвещавший беду, что подступила совсем близко.
Долгий путь привел Цунено на западную окраину района Канда – в многолюдный, безликий квартал, примыкающий ко рву замка Эдо. В полдень некоторые лавки стояли открытыми и заманивали посетителей сладостями или полезными инструментами, разложенными на витринах; другие лавки были наглухо заперты или просто прикрыты, что явно расхолаживало покупателей. С наступлением сумерек у всех дверей обычно зажигали высокие фонари, и они стояли по обе стороны от входа, как бы отдыхая в лужицах собственного света.
Лавочники и их приказчики занимали дома, выходившие фасадами на улицу. Многие семьи жили там долгие десятилетия, но почти все они были арендаторами. Владельцы зданий и участков, на которых они стояли, проживали в других местах столицы и даже других городах. В некоторых районах Эдо богатые лавки и примыкающие к ним склады, подсобные помещения и прочая недвижимость – подчас все это занимало несколько кварталов – принадлежали крупным фирмам, но район Канда был не из таких. В опубликованном в 1843 году списке двухсот богатейших горожан Эдо
[267] числился лишь один житель Канды – успешный торговец тканями и одеждой по имени Санмодзия Итибей
[268]. Его соседи – ничем не примечательные лавочники – торговали сладостями, чаем, лекарствами, щетками для чернения зубов и мелкими металлическими изделиями
[269].
Родственники Тикана жили во втором квартале Минагава-тё
[270] – в тупике, примыкавшем к особняку лекаря, чья семья издавна служила роду сегуна. Немногочисленные местные домовладельцы были такими же, как этот лекарь: искусными в своем ремесле простолюдинами, которым в награду за их службу пожаловали собственность, денежные пособия и номинальный статус самураев. Некоторые из них работали с сусальным золотом и лакированной утварью и держали свои мастерские за рвом, на территории замка Эдо. Больше тупик Минагава-тё ничем не был примечателен – про него вообще мало кто слыхал. Даже те, кому доводилось там побывать, иногда путали его с более известным соседним районом Микава-тё
[271].
