В отличие от конных офицеров, патрульные обходили улицы пешком. Их было нетрудно узнать даже издалека, хотя они отнюдь не обладали собственным неповторимым стилем
[668]. Волосы они собирали в веерообразные пучки, носили куртки с гербом Южной или Северной конторы, а к поясу цепляли не только мечи, но и железные дубинки. Они занимались главным образом розыском и поимкой преступников, но кроме того и сбором информации
[669]. Самый высокопоставленный патрульный, или «тайный следователь», вел расследование особо деликатных дел и собирал слухи о сегуне и его семье. Но даже рядовым следователям доводилось видеть и слышать много интересного. Поговаривали о разном. Появилась говорящая лошадь
[670]. Родился необыкновенно крупный младенец с полным ртом острых зубов. У преподавательницы каллиграфии внезапно выросли мужские яички
[671]. В маленькую девочку вселился дух лисицы. Во рву у замка сегуна плавает морское чудище. В заливе показался чужеземный корабль. Мальчики беспечно съели огромного карпа, и теперь их преследует его призрак
[672]. Оба главы городского управления должны были знать все – ведь слухи могли порождать смуту, а могли являть собой предзнаменования. Возможно, надвигается нечто зловещее.
В основном пешие патрульные совершали регулярные обходы города по заведенному маршруту, заступая на службу поздним утром и ранним вечером в любую погоду
[673]. Но были и другие группы патрульных: у одних путь менялся буквально каждый день; других отправляли инспектировать разные стройки и следить за угрозой возникновения пожаров. Патрульных посылали расследовать чрезвычайные происшествия: например, подозрительные смерти от утоплений, происходивших довольно часто
[674]. Даже за первый год, что Цунено прожила при конторе, можно было насчитать немало таких случаев. Один штукатур отправился на реку с друзьями, они катались на прогулочной лодке, он, пьяный, попытался помочиться в воду – свалился за борт и пошел ко дну. Служанка, пытавшаяся уволиться с работы, прыгнула в реку после того, как родители заставили ее вернуться к ненавистному хозяину. Однажды из воды достали трех юных дочерей лавочников, девушек весьма бойких при жизни; их тела, связанные вместе, покачивались на волнах. Актер театра кабуки и театральный билетер вывалились из гребной лодки и утонули – очевидно, оба пытались достать упущенное весло. И это лишь самые известные из подобных дел.
Пешие патрульные, коих насчитывалось около трехсот человек на всю столицу, едва ли могли поддерживать порядок в таком большом городе исключительно собственными силами. Разумеется, им нужна была помощь и в сыскном деле, и в сборе информации. Им требовались люди, знавшие преступный мир Эдо, не обремененные гербом конторы городского управления, не связанные кодексом самураев, – люди, которые могли свободно перемещаться по городу и вынюхивать тех, кто залег на дно. Для этого контора нанимала осведомителей из числа бывших преступников, завербованных после отсидки в тюрьме Кодэмматё или после временной высылки из города, – их называли наводчики
[675]. Официально их не существовало. И все-таки наводчики – одетые в длинные штаны, как у рабочих, и с деревянными мечами, прицепленными к поясу, – всегда были где-то рядом. Как правило, они сопровождали патрульных во время их обходов.
Наводчики обитали в странном мире, где границы между беззаконием и строгим бюрократическим порядком были крайне зыбкими. Осведомителей нанимали на службу с соблюдением всех формальностей
[676]; у них имелись свои чины, они даже могли подняться по служебной лестнице и стать начальниками. Им исправно выплачивали жалованье через контору городского управления: деньги выделялись из собранных штрафов и распределялись между патрульными, которые и выдавали заработанное осведомителям
[677]. Они проводили регулярные встречи. Каждое утро наводчики, приписанные к пешим отрядам Тоямы, собирались в чайном доме Мацуёси в районе Канда и обсуждали предстоящий день. В основное рабочее время они занимались розыском и поимкой преступников, за что им, собственно, и платили. Однако наводчики подрабатывали и на стороне, охотно пользуясь относительной безнаказанностью, которую сулило их положение. Они содержали игорные дома, зная, что туда вряд ли наведается стража. Покрывали мелких преступников и брали деньги за молчание. Если правонарушителями оказывались женщины, наводчики порой вынуждали их заниматься проституцией и забирали часть выручки.
На жителей Эдо осведомители наводили ужас, от них все старались держаться подальше, что было практически невозможно: наводчики расхаживали по городу вместе со стражей, являлись к любому, кто открывал свое дело, и требовали денег за покровительство
[678]. Это отметил даже один из старейшин сегуната. Он посетовал, что горожане скорее боятся осведомителей, нежели квартальных старейшин, которые должны бы возглавлять свои общины. Но Тояма всегда считал своих тайных информаторов неизбежным злом и даже подал ходатайство о расширении их сети ради лучшей охраны порядка.
В подобной организации преступного мира были свои выгоды, по крайней мере если у вас имелись нужные связи в конторе городского управления. Однажды уличный вор-карманник стащил кошель у известного ученого-конфуцианца; последний обратился за помощью к своему другу, офицеру конной стражи. Офицер тут же вызвал пешего патрульного. Пеший патрульный тут же связался с осведомителем. Не успели друзья допить саке, как ученому вернули кошель со всем содержимым
[679].
Еще много лет спустя в городе продолжали рассказывать, как Тояма, восседавший на деревянном помосте во Дворе Белого песка и в своей высокопарной манере выносивший приговор очередному преступнику, натягивал рукава до самых пальцев, пытаясь спрятать татуировки на руках
[680]. То была правда или ложь? Так ли это важно? Чернила, которыми сделаны наколки, как и одежды главного управляющего, – это всего лишь символические образы. Связанные воедино тело, покрытое татуировками, и судейское облачение представляли в глазах людей некое молчаливое соглашение, что под внешней благопристойностью и официальным величием, под прямолинейной и педантичной требовательностью в соблюдении формальных следственных процедур скрывались слишком извилистые пути и весьма колоритные способы работы, присущие преступному миру, которого отнюдь не чуждались столичные правоохранители. И в самой личности главы городского управления, и в стенах его конторы правосудие и беззаконие переплелись так тесно, что разделить их не представлялось возможным. Темное судейское облачение торжественно покрывало фигуру Тоямы, но чернила татуировок намертво въелись в его кожу – и их было не отмыть.
