В голосе Мэйо зазвенел металл:
– Клеймо на руке и ошейник никак не обесценивают его слова, отец.
– Я велел оскопить раба. Но ты не подчинился. Я отправил тебя в конюшню. Но ты сбежал. Я советовал быть сдержанным и почтительным. Но ты смеёшься в лицо мне и самой Эфениде!
– Мэйо… Мэйо… – улыбнулся Силан. – Я осуждаю твои методы, но уважаю твою убеждённость и принципы.
Макрин сердито поджал губы:
– Он мог бы с таким же рвением отстаивать интересы своего Дома, а не кидаться на защиту черни и рабов!
– Сказать по правде, в этот раз твой сын оказал услугу всем нам. Я не боюсь гнева Императора и открыто заявляю, что чëрному афарскому культу не место в Поморье.
Макрин красноречиво поглядел на префекта:
– Поэтому на площади не было вигилов, а Мэйо и его дружки беспрепятственно проторчали в борделе до ночи?
– Мне донесли на Мэйо задолго до начала представления, но, сам понимаешь, как порой неповоротлива и медлительна бывает служебная колесница…
– Советник требует сурово наказать виновных, – напомнил Макрин.
– И не придавать делу широкую огласку, – добавил Силан. – Он справедливо опасается насмешек столичных сплетников.
– Врагу не пожелаешь такого позора.
– Друг мой, – улыбнулся префект. – Богатые юнцы ежедневно доставляют мне массу хлопот. Они то затевают драки, то в пьяном угаре громят лавки, то бесчестят простолюдинок. В поступках Мэйо есть хоть какой-то здравый смысл. Чернь обожает его, а нам, как ни крути, приходится считаться с мнением толпы.
– Обожает? – искренне удивился градоначальник.
– Ничтожный раб, – Силан вновь обратил свой взор на геллийца. – Ты любишь господина?
Нереус ответил сразу, не задумываясь:
– Уважаемый, я прежде не встречал такого умного, доброго и справедливого человека.
– Видишь, друг мой, как искренне и пылко этот дерзкий невольник отзывается о твоём сыне. Я мог бы привести сюда ещё не меньше сотни подобных защитников.
– Заигрывать с толпой – опасное занятие, – нахмурился Макрин.
– Согласен, – сказал префект. – Она или растопчет тебя, или вознесëт до небес. Если Мэйо не свернëт с выбранного пути, он может достичь небывалых карьерных высот… А пока отошли его из Таркса на пару недель. Пусть погостит у родни, в тишине и покое. Так мне будет проще вести следствие и наказать виновных.
– Сколько я должен казне за этого негодника?
С напускной усталостью потянувшись к столу, Силан взял какой-то потемневший от времени свиток, медленно развернул его и, даже не глядя в написанное, ответил:
– За неподобающее поведение и посещение публичного дома в дневные часы, что является нарушением закона и норм приличий, за попытку сбежать и грубую брань в адрес представителей Эфениды, полагается выплатить двадцать золотых клавдиев.
Слушая приговор, Мэйо с трудом сдерживал смех. До начала заседания ему удалось подменить Свиток Правосудия на другой – с нарисованной козьей задницей, и теперь молодой нобиль с удовольствием наблюдал, как старик Силан, раздувая щеки от важности, произносит над ней свой вердикт.
– Вот, прими, – сар Макрин положил на стол префекта пухлый кошель. – Там ещё столько же за твое беспокойство.
– В согласии с законом, перед лицом Эфениды, все обвинения с Мэйо из Дома Морган, благородного, перворожденного сына Макрина, сняты.
– Сердечно благодарю, – сказал градоначальник.
Силан опустил взгляд и увидел нарисованное на свитке непотребство.
– До скорой встречи, префект! – весело заявил Мэйо и на прощание одарил старика ехидной усмешкой.
Молодой нобиль и его раб быстрым шагом покинули кабинет, неотступно следуя за саром Макрином.
Облаченный в лиловую тогу с пурпурной каймой градоначальник нестерпимо страдал от летнего зноя и всепроникающей городской пыли. Длинные волосы поморца высеребрила ранняя седина. Прожитые годы наложили отпечаток на его некогда красивое, смуглое лицо, теперь исчерченное сетью неглубоких морщин.
Он шел, выпрямив спину, показывая окружающим свою внутреннюю силу – властный, решительный и мужественный.
– Ты можешь не поверить этим словам, – сухо произнес Макрин, не оборачиваясь, – но мне отрадно видеть, что ты защищаешь слабых от несправедливости и бросаешь вызов злу в любом его обличье.
– Благодарю, отец.
– Скоро ты будешь представлен Императору, получишь чин Всадника, и, продвигаясь по службе, обретëшь власть над судьбами многих людей.
– Я знаю, отец.
– Пока в твоей голове гуляет ветер и летит морская пена. Не думай, будто я не заметил твоё очередное художество.
– Это была шутка.
– Весьма неуместная.
– Прости.
– Искупи свою вину поступками. Я поручу тебе одно важное дело. Не провали его, Мэйо. Ты понял меня?
– Хорошо. Я постараюсь, – вздохнул молодой нобиль.
Глава восьмая
Мысли о культистах-паукопоклонниках не давали Нереусу покоя.
Перед сном он вновь вспоминал прошлую жизнь, когда парус над головой, плеск вёсел и скрип обшивки судна казались лучшим, что могло с ним случиться.
Пираты зимовали на берегу. Бытовало поверье, что с наступлением холодов морские ветры сбегали из мешка Дэйпо, и пока он не переловит их всех – путь в море закрыт.
Лишь один огромный корабль, следовавший из Эбиссинии в Таркс, миновал геллийский порт и, раскачиваясь на высоких волнах, уверенно взял курс на север.
Келевст пиратской диеры грубо обругал его с берега.
– Видели паука на парусах? – заявил помощник капитана. – Это люди понтифекса Руфа.
– А кто он такой? – спросил Нереус.
– Лучше тебе не знать.
– Почему?
– Бог, которому он служит, не похож на нас.
– У него лицо зверя, как у эбиссинских богов?
– Нет. Ничего человеческого.
– Разве такое бывает? – удивился юноша. – Зачем поклоняться невесть кому?
– Злые языки говорят, старые боги ослабели, сотни лет вражды истощили их. Поэтому не помогают ни молитвы, ни подношения.
– Но это ведь неправда? – с робкой надеждой поинтересовался лихтиец.
– Спроси у них сам! – сердито отмахнулся келевст.
Когда миновала зима, День отплытия вся команда отмечала как величайший праздник.
Потеряв из виду берег, моряки запели, а особо смелые пустились в пляс.
Капитан заколол барана для Дэйпо и обмазал кровью мачту – на удачу.
