– Вы что оглохли? – сердито прорычал поморец.
– Простите, хозяин, – Нереус показал олисбы. – Мы развлекаем молодую хозяйку известной сценкой о двух фавнах, вздумавших померяться членами.
– Виола? – нобиль с удивлением посмотрел на сестру. – Тебе нравятся подобные непристойности?
Сидевшая на ветке девушка пожала плечами:
– Да.
– Стыдоба! – поморщился Мэйо. – Йина сказала, что Нереус сбежал к тебе. Признаюсь, когда я шëл сюда, думал всякое. И неприличное тоже. Но… Такое действо за гранью моего понимания.
– Ну, и не таскайся за мной по ночам! – осмелела девушка. – Я же не спрашиваю, как ты развлекаешься в борделях.
– До тебя мне далеко!
– Если вы, хозяин, против древних фаллических забав… – скромно потупился Нереус.
– Я? – вскинул брови Мэйо. – Да баубоньтесь вы сколько влезет! Хоть на всю длину, хоть наполовину. Мешать не стану. Смотреть тоже. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – зардевшись, обронила Виола.
– Беги, – шепнул Нереус обалдевшему деревенскому парню.
Тот, поверив, что отбаубонить могут всерьез, молниеносно кинулся в кусты.
Геллиец отложил олисбы и подошëл к девушке. Она элегантно соскользнула в его объятья:
– Ты ловко обвëл Мэйо вокруг пальца.
– Простите, что нëс эту чушь…
– Видел его лицо? – Виола хихикнула, прикрыв рот. – "Баубоньтесь сколько влезет… "
Нереус засмеялся.
Она тоже.
И оба долго не могли остановиться.
Глава семнадцатая
Нереус пришëл к Мэйо утром, скромно протиснулся в комнату серой тенью.
Читавший на диване поморец тотчас прикрыл нижнюю половину лица и ехидно хихикнул.
– Хозяин? – добродушно улыбнулся геллиец.
Нобиль изобразил просеивание муки через сито:
– Успокоил руки или до сих пор трясутся?
– Господин…
– Знаешь, на что это было похоже?
– Нет.
– На плескание в бассейне. Когда рядом есть целое море.
– Поэтичное сравнение.
– Я предпочитаю обходиться тем, что дала мне природа. Все эти странные придумки – баубоны, шаловливые змейки – пусть остаются под сводами женских спален.
– Госпожа пожелала смотреть представление на природе.
– И давно она этим увлечена?
– Я не знаю.
Мэйо вздохнул:
– Она взрослеет и меняется, а я по-прежнему вижу в ней маленькую разбойницу.
– Ты закончил письмо?
– Ещё нет.
– Разрешишь взглянуть?
Поколебавшись, нобиль взял со столика кожаный футляр и вытряхнул на ладонь содержимое:
– Это черновик. Немного сумбурный.
Нереус развернул письмо и приступил к чтению:
"Моя навеки любимая сестрица, не страшись возможной хладности супруга.
Знай, что сдержанность, нередко ошибочно принимаемая за бесчувственность, присуща всякому мужчине.
В каковой бы ситуации мы ни оказались, будь то кровопролитная схватка или желанное соитие, достойнейший сын Империи не уронит честь, сохранив ясность ума и самообладание.
Мы не теряем себя всецело в безумной ярости и не растворяемся без остатка в блаженной неге.
Кто полагает иначе – заблуждается.
Лишь женщинам на вершине наслаждения дано многократно испытать эфирную лёгкость, беззаботность и самозабвение.
Женщина – дивный мираж, способный украсить даже бесплодную пустыню, отрада для иссушенных солнцем и заметëнных песком очей.
Когда наши пальцы скользят по глади вашей кожи, воздух наполняется нестерпимым жаром, будто касаешься трепещущего пламени, а в поцелуях расточается сладость мëда и горечь полыни.
Имей мы возможность всякий раз входить в лоно любимых хоть на дигит глубже, и больше нечего станет желать.
Клянусь высокой грудью Аэстиды, чудесный аромат ваш пьянит, как доброе вино.
Вы дарите нам столько ипостасей: защитника, хозяина очага, созидателя… Опускаясь на ложе, мы доводим себя до исступления.
Ты можешь счесть это одним лишь мерзким, животным влечением.
И я скажу: нет.
Соблазн – сложнейшая наука, требующая больших усилий и прилежности.
Следует беспрестанно возбуждать к себе интерес, демонстрируя живость ума, красоту наружности, изящные позы, полунамеки и загадки.
Прелестнейшая нимфа Таркса, в тебе есть мягкость и застенчивость, благовидность и доброта.
Всё то, чего я лишëн природой.
О, Вед Земледержец, на что мне только приходилось идти при виде невинного взмаха ресниц и опущенных в пол взглядов городских кокеток.
Я крался в их кубикулы под покровом ночи, стелил одежды на пышные травы садов, предавался блуду в бассейнах и фонтанах.
Если скажут тебе, что Мэйо из Дома Морган – дерзец и распутник, то не найду и слова возражения.
Касаемо ваших с Ливием ласк и любовных игр на супружеском ложе, прими совет, но сохрани в секрете, где все это узнала: когда муж похвалит красоту и стройность твоих ножек, закинь их ему на плечи; едва он восхитится точëной спиной – ляг на живот и прогнись, словно хищница-ласка; если польстится на грудь, раскинься, открывшись его пытливому взору.
Заметив усталость благоверного от буйной скачки и перемены поз, отбрось скромность и сядь сверху неутомимой всадницей.
Остерегайся лежать на боку, а лучше дай волю ладоням…"
– Ты не признаешься ей в своих истинных чувствах? – спросил Нереус, убирая письмо.
– Никогда. Эту тайну я унесу в могилу, – торжественно изрëк Мэйо. – К слову, о моей смерти. Тут неподалёку есть городок, в нём – святилище Веда. Может, съездим помолиться, а заодно расспросим жрецов об Исходе, подводных тварях и Язмине.
– Предлагаешь устроить допрос с пристрастием?
– Да. Если придëтся – вплоть до ножа к горлу.
– Я учту все твои пожелания, хозяин, – раб понизил голос. – Кто-то притаился возле входа в комнату.
– Ты уверен?
Лихтиец кивнул.
Нобиль кашлянул в кулак и гаркнул:
– Кого там фавны из лесу приволокли?!
– Дядя Мэйо! – зазвенели детские голоса. – Ты нам раба обещал.
– Рог Мерта мне в печень, – ругнулся поморец. – И вправду ведь обещал!
– Отложим поездку, – сказал Нереус. – Я пойду?
