Однако не была ли в принципе поставленная Горбачевым цель заведомо недостижимой? Хотя, с другой стороны, не подтвердил ли провал путча, что Горбачеву все-таки удалось свершить главное, к чему он стремился, – дотащить советское общество до рубежа, за которым невозможно возвращение вспять?
В одном из наших разговоров он сказал мне: «Понимаешь, Андрей, моей задачей было выиграть время для перемен, начавшихся внутри общества». Было ли это его замыслом с самого начала или стало итогом размышлений над собственным опытом? И в какой мере это удалось, если посмотреть на современную Россию? Трудно сказать, может быть, и ему самому.
«1917-й наоборот»
Горе-путчисты, проиграв во всем, добились поставленной цели: сорвать намеченное на 20 августа подписание нового Союзного договора. Но какой ценой? Путч нанес смертельный удар по тому Советскому Союзу, сохранение которого было их объявленной целью. Парадоксально, что как перспектива его возможного успеха, так и его поражение вызвали в республиках, готовых еще недавно продолжать совместную жизнь в рамках единого государства, взрыв центробежных сил с необратимыми последствиями.
Для некоторых из них объявление о создании ГКЧП означало возвращение к временам жестко-централизованного Советского государства. Для других, наоборот, поражение путчистов и вероятность того, что на смену «мягкому» центру, возглавляемому Горбачевым, на который они дали согласие, придет ельцинская Россия с безусловно более авторитарным лидером с неоимперскими замашками, побудило как можно скорее окончательно порвать с Москвой.
Вчерашним партийным секретарям, ставшим самопровозглашенными республиканскими президентами, было психологически проще остаться «под рукой» союзного президента, к тому же по-прежнему партийного генсека, чем склоняться перед формально равным им республиканским собратом, да еще столь непредсказуемым, как Ельцин.
Вот почему развитие психодрамы путча почти синхронно сопровождалось каскадом деклараций о независимости, исходивших из республиканских столиц. После Литвы и Грузии, которые «открыли бал» еще раньше, последовали Эстония (20 августа), Латвия (21-го), Украина (24-го), Белоруссия (25-го), Молдавия (27-го), Киргизия (31-го), Армения (23 сентября).
На мой вопрос, заданный Крючкову, «осознавали ли инициаторы ГКЧП, что своей насильственной акцией они подписывали смертный приговор Союзу, который хотели спасти?», он ответил уклончиво: «Мы выполняли ту задачу, ради которой органы безопасности были созданы, – защитить Советский Союз от его врагов».
Отвечая на тот же вопрос, Лукьянов выбрал обтекаемую формулировку: «Мы лишь следовали букве решений общесоюзного референдума, в ходе которого большинство советского народа высказалось за сохранение Союза».
Для объяснения того, что эти благие намерения привели инициаторов путча и всю страну в «ад», он сказал лишь, что «дела такого рода должны выполнять профессионалы». Для меня перевод этой загадочной фразы на понятный язык означал, что за операции типа путча не должны браться люди с трясущимися руками.
Так выяснилось, что для настоящего политического переворота недостаточно танков в городе, нужен еще и свой Дэн Сяопин. Или на худой конец Ельцин, расстрелявший собственный парламент в 1993 году. Неудача московских путчистов объяснялась, стало быть, тем, что среди них своего Дэна не нашлось, а Ельцин вместо того, чтобы их возглавить, предпочел другой лагерь.
Помимо союзного государства побочной жертвой путча стала сросшаяся с ним компартия, давшая повод обвинить Секретариат ЦК в фактической поддержке ГКЧП. Утром 19 августа из ЦК в адрес первых секретарей обкомов и крайкомов ушла секретная телеграмма, где им предлагалось оказать «содействие» ГКЧП, но «в практической деятельности руководствоваться Конституцией СССР». Толкование этой формулы отдавалось на откуп местным властям, только и ждавшим, чтобы из Москвы наконец раздался хозяйский окрик.
Неудивительно, что без административных «костылей» и охранников, роль которых играли силовые органы, партийные структуры рухнули под собственной тяжестью, не вызвав проявлений симпатии населения и каких-либо попыток сопротивления со стороны собственных членов.
Не случайно толпы москвичей, праздновавших избавление от кошмара путча, повалив на землю статую Дзержинского перед зданием КГБ на Лубянке, направились в сторону Старой площади к кварталу зданий ЦК КПСС. Они были готовы штурмовать эту символическую коммунистическую Бастилию, поскольку большинство было убеждено, что двумя главными силами, стоявшими за ГКЧП, были КГБ и компартия.
В коридорах ЦК царила настоящая паника, а сотрудники цековского аппарата, постаравшись избавиться от самых «чувствительных» документов, покидали здания партийного штаба, проходя через строй возбужденных демонстрантов, изливавших свой гнев и презрение на представителей «авангарда» советского народа.
Писатель Даниил Гранин, в эти дни побывавший в опустевших зданиях ЦК партии, написал: «Кровавая история Коммунистической партии оказалась без защитников… Выйти из партии никто не мог. И вдруг она исчезла, растаяла, как мираж. Под ногами валяются обрывки бумаг, папки «для служебного пользования» – ДСП, «секретно». Развалины Бастилии, обломки Империи… А ликования не было, было удивление – неужели дожил? Увидел, как эта власть пала, бесшумно рассыпалась. Итак, все разбежались, бросили свою цитадель…» Воистину, как справедливо выразился Рой Медведев, «это был семнадцатый год наоборот».
Попытки Горбачева во время его выступления перед членами российского парламента защитить репутацию «честных» членов партии, которые не должны расплачиваться за грехи своего руководства и подвергнуться расправе, только подогрели страсти в разгоряченном зале и превратили его выступление в публичное унижение.
Председательствовавший на заседании Ельцин получал видимое удовольствие от своего реванша за ту «порку», которой он подвергся с благословения Горбачева на Пленуме ЦК в октябре 1987 года. Чтобы усугубить эффект от унижения своего соперника, он на глазах у всех прямо на трибуне подписал указ, запрещающий деятельность КПСС на территории России в ожидании приговора суда над этой «преступной организацией».
На практике изменение ролей между Ельциным и Горбачевым подтвердилось очень быстро на этапе назначения новых лиц на важные государственные посты. Отныне советский президент должен был согласовывать их с российским, и Ельцин очень быстро дал понять, что так будет и впредь. Без лишних церемоний он потребовал от Горбачева заменить выдвинутых им кандидатов на должности председателя КГБ и министра обороны – Л. В. Шебаршина и М. А. Моисеева – на В. В. Бакатина и Е. И. Шапошникова. Несколько месяцев спустя Шапошников, преемник Язова, на свой лад отблагодарит Ельцина, «сдав» в свою очередь своего Верховного главнокомандующего уже новым путчистам Беловежья.
«Два медведя в одной берлоге»
Если продолжать проводить аналогию с 1917 годом, то, определяя период между сентябрем и декабрем 1991-го, стоит вспомнить о специфической и краткосрочной поре «двоевластия», установившегося в Петрограде вскоре после Февральской революции, когда власть в столице делили между собой Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. На этот раз речь шла о не менее двусмысленной ситуации «сожительства» двух президентов – советского и российского, каждый из которых олицетворял проект будущей демократической России. Их общая победа над заговорщиками, казалось, вернула ситуацию в стране к тому состоянию, которое было до путча, однако на самом деле лишь формально.
