Третьим участником встречи Горбачева с Ельциным стал казахский президент Назарбаев, прилетевший накануне из Алма-Аты. Он был почти так же, как Горбачев, возмущен новостью о закулисной договоренности трех «славянских» руководителей, решивших судьбу общего Союза без оглядки на остальных его членов, в частности республик Средней Азии.
Последняя встреча трех политиков с глазу на глаз состоялась в конце июля в Ново-Огареве после завершения работы над проектом нового Союзного договора. Четыре месяца спустя казалось, что она проходила в другом веке. За это время роли всех троих радикальным образом изменились.
Назарбаев, избранный президентом своей республики с «советским» результатом в 98 %, больше не был заинтересован в предложении стать премьер-министром призрачного государства. Горбачев, формально сохранивший свой официальный титул, вернулся из Фороса политическим заложником Ельцина. Что же касается российского президента, то он вышел главным триумфатором из политической катастрофы, спровоцированной путчем, и имел на руках все карты для того, чтобы диктовать условия капитуляции своему бывшему шефу. Момент реванша наступил.
Все более изолируемый Кремль в эти дни походил на форосскую дачу: если на подступах к «Высоте» – кабинету Горбачева – службу несла союзная охрана, то въезд и выезд с территории Кремля контролировали уже российские службы.
Ельцин прибыл в Кремль в сопровождении своей вооруженной охраны, расположившейся напротив охранников советского президента в коридоре перед приемной. Эта сцена почему-то напомнила мне кадры документальной съемки противостояния между советскими и американскими танками по обе стороны Бранденбургских ворот в Берлине в 1953 году. И, хотя речь о возможном начале мировой войны на этот раз не шла, атмосфера конфликта была почти такой же напряженной.
Встреча трех президентов продолжалась полтора часа. После ее окончания хмурый Назарбаев, выйдя из кабинета, направился прямо в аэропорт. Ельцин также не произнес ни слова. Позднее он пожаловался Кравчуку, что Горбачев с Назарбаевым учинили ему подлинный допрос.
Зайдя к Горбачеву сразу после ухода Ельцина, я застал его в задумчивости. «Что можно сказать прессе, Михаил Сергеевич? – задал я свой ритуальный вопрос. – Там меня ждет уже толпа журналистов со всего мира». Горбачев, выбирая слова, начал: «Скажи, что на встрече обсуждалась информация президента России. Условились, что инициатива (он сделал ударение на слове «инициатива») лидеров трех республик будет разослана Президентом СССР в парламенты всех союзных республик для рассмотрения одновременно с уже начавшимся изучением проекта нового Союзного договора». На этом он остановился.
В заявлении, опубликованном несколько часов спустя, Горбачев упомянул, что не исключает проведения нового всенародного референдума по вопросу о судьбе Союза. Именно эта фраза вызвала наибольшее число вопросов ко мне на брифинге для печати. Журналистов интересовало, намерен ли президент дезавуировать решения, принятые в Беловежской Пуще. Когда и на территории каких республик может быть проведен референдум, одним словом, с помощью каких политических или, возможно, властных, или даже силовых приемов он собирается защищать союзное государство и самого себя.
Очевидно, что меня тоже интересовал ответ на этот вопрос, но, поскольку на этот счет Горбачев не дал мне инструкций, я сказал то, что думал сам: «Я уверен, что он не будет защищать свой пост и свою власть ценой риска нового раскола общества, провоцирования в нем дополнительных политических и тем более вооруженных конфликтов».
В Кремле президента удерживала не отнимаемая у него власть, а желание «сделать все цивилизованно» в нецивилизованной стране. В своем заявлении после беловежских событий Горбачев написал: «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов».
Однако реальных рычагов для того, чтобы действовать и защищать это государство и его Конституцию, у него уже не осталось. Три главные опоры бывшего Советского государства – армия, партия и КГБ – оказались организаторами и соучастниками августовского путча. Оставалось только поле политического маневра. Вот почему он обратился к парламентам, к общественному мнению, к прессе, наконец, к населению республик, живших в течение столетий бок о бок в рамках этого единого государства, надеясь, что они помогут ему, отреагируют на то, что произошло.
Те, кто говорят об участии отряда «Альфа» или десантной роты, которые могли быть посланы с целью ареста заговорщиков, решившихся, по существу, на государственное преступление, не понимают, что это означало бы оборвать старательно выстраиваемую Горбачевым политическую траекторию перестройки – с организацией свободных выборов и созданием парламентов. То есть перечеркнуть все, что было завоевано за годы перестройки и расписаться в полном политическом фиаско…
Поэтому Горбачев пытался вернуть процесс поиска формулы нового государства в конституционные рамки, чтобы избежать хаотического распада. «Вы же не с большой дороги», – пробовал он объяснить свою позицию Ельцину, уговаривая того дать союзному парламенту возможность принять официальное решение о самороспуске. Однако Ельцин отверг это предложениес убедительным советским аргументом: «Кто знает, как они проголосуют».
Что же касается общества, так верившего в Горбачева поначалу, то после шести лет «революции обещаний», как однажды назвал перестройку сам президент, оно устало ждать результатов, которые все время откладывались, и было готово повернуться к тому, кто обещал еще больше и говорил более громким голосом.
Те, кто клеймили Горбачева за то, что он «промотал» доставшуюся власть, не учитывали, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно разрушение диктатуры было частью его замысла. Чтобы не изменить самому себе, Горбачеву оставалось продемонстрировать пример того, что даже высшая государственная власть в России склоняется не перед заговорщиками и предателями, а перед новыми демократическими институтами. С надеждой на то, что когда-нибудь этими институтами начнут пользоваться не временщики, а сами граждане.
Не дождавшись поддержки от новых институтов власти – республиканские парламенты с советским единодушием одобрили решения беловежской «тройки», – Горбачев был вынужден смириться с результатами своих собственных трудов. «Что же мне еще было делать, – говорил он мне, – посылать танки, чтобы расстреливать те самые парламенты, на создание которых я положил столько сил?»
Два года спустя сменивший его в Кремле Борис Ельцин, столкнувшись с вызовом, брошенным ему российским парламентом, без колебаний отправил танки стрелять по тому самому Белому дому, который не решились штурмовать «неудавшиеся путчисты» августа 91-го.
Отказываясь капитулировать, Горбачев искал последние точки опоры, для того чтобы удержать страну от распада. Десятого декабря с явным намерением напомнить военным о своих конституционных полномочиях Верховного главнокомандующего Горбачев провел встречу с командующими родов войск и военных округов.
