Последний раунд изнурительного боя между двумя претендентами на наследство бывшего Советского Союза завершался на руинах этого государства. Каждый из них на свой лад способствовал его разрушению. Один, расшатав его идеологический фундамент и демонтировав внутренний железный каркас, другой, – расчленив его на национальные сегменты.
После окончания встречи двух бывших соперников Александр Яковлев проводил победителя к выходу. Горбачева, который всю мучительную операцию по передаче ключей провел «спокойно и достойно», он застал уже лежащим на диване в комнате отдыха за его рабочим кабинетом с красными от слез глазами. «Вот видишь, Саша, вот так», – сказал он.
Как писал, вспоминая этот вечер, Яковлев, он сам был на грани того, чтобы расплакаться. «У меня было ощущение того, что совершается гигантская несправедливость. Человек, еще вчера управлявший судьбами миллионов людей и от кого зависело дальнейшее развитие его собственной страны и ситуация в мире, оказался жертвой исторического катаклизма, который сам спровоцировал». После 23 декабря Горбачев и Ельцин больше не встречались…
На следующий день, собрав свой аппарат в Кремле, Михаил Сергеевич постарался успокоить сотрудников: мол, состоялся «неплохой разговор» и новая власть обещала подумать о трудоустройстве людей. «То есть нас с вами, – невесело пошутил президент. – Он срезал мне пенсию и охрану, но это, в конце концов, не важно».
Свою версию этого же разговора Ельцин дал на встрече с журналистами через пару дней. Он утверждал, что бывший президент СССР запросил «непомерную охрану, обслугу и несколько служебных машин», но он на это «не пошел» и посоветовал тому «вовремя покаяться в совершенных прегрешениях», потому что «неприкосновенности у него не будет». (Об условиях своей собственной отставки он в тот момент, разумеется, не задумывался.) Российский президент сразу же потребовал изъять и опечатать архив Ставропольского крайкома партии, относящийся к периоду горбачевского правления. Этот архив, похоже, интересовал его больше, чем «сталинский».
Дальше без меня
Тед Коппель, звезда информационных программ американской телекомпании АВС, прилетел в Москву 20 декабря на 2–3 дня, чтобы взять одно из последних интервью у советского президента перед его уходом в отставку и… в историю. К 25-му он рассчитывал вернуться в Америку, чтобы, как положено, отметить Рождество в семейном кругу. Однако, прилетев, он обнаружил, что в Москве царит хаос, никакой договоренности об интервью нет, но взамен председатель российского телевидения Егор Яковлев предлагает ему приходить в Кремль со своей бригадой ежедневно и снимать то, что там происходит. Тед решил остаться.
Семьдесят четыре года тому назад другой американский журналист Джон Рид, оказавшись в революционном Петрограде, зафиксировал для истории «десять дней, которые потрясли мир». Тед понял, что он получил шанс наблюдать и снимать последние дни истории, начатой революцией 1917 года.
Двадцать пятого декабря, когда Черняев и я вошли в приемную Горбачева, Коппель и его бригада уже были там. Они готовились записать телефонный разговор Горбачева с Джорджем Бушем, встречавшим Рождество в Кемп-Дэвиде. Горбачев сказал Бушу, что объявит о своей отставке через два часа. Предвидя главный вопрос американского президента, он добавил, что перед отставкой подпишет указ о передаче российскому президенту права на использование ядерного оружия. «С передачей ядерной кнопки не будет никаких проблем, – сказал он, – вы с Барбарой можете спокойно праздновать Рождество».
Положив трубку, он повернулся к Коппелю: «Вы сможете наблюдать первую в российской истории мирную передачу власти. Получается, и в этой области я пионер». Потом продолжил, уже как бы разговаривая сам с собой: «Вообще в Советском Союзе в последнее время появилось слишком много президентов. После моей отставки будет на одного меньше. В чем проблема? Без Горбачева им просто некого будет критиковать, кроме самих себя».
Когда журналисты вышли, он предложил Егору Яковлеву и мне задержаться в кабинете и выпить кофе. Было видно, что ему не хочется оставаться в эти последние минуты одному с текстом своего заявления, уже перечитанным несколько раз, с ядерной кнопкой и наедине с самим собой. Час в разговоре пролетел незаметно. Без десяти семь Горбачев встал, взял с собой папку с текстом выступления и вышел из кабинета в соседнюю комнату. В свой кабинет в качестве президента он уже не вернулся.
В соседнем помещении, оборудованном под телевизионную студию и уже заполненном журналистами, он сел за стол и поправил микрофон. За ним, как и в его реальном, а не телевизионном кабинете, стояло красное знамя Советского Союза. На столе несколько телефонных аппаратов создавали иллюзию того, что президент обращается к гражданам своей страны и ко всему миру из своего кремлевского кабинета. Отличие было лишь в том, что аппараты были отключены. «Как в Форосе», – подумал я.
Перед Горбачевым на столе лежала папка с текстом его речи и указом о передаче Ельцину функций Верховного главнокомандующего. Неожиданно он задал нам с Яковлевым вопрос: «А когда я должен его подписать – до или после отставки?» Пока мы с Егором спорили, Горбачев подписал указ и положил рядом с папкой. Ядерное отречение советского президента прошло незамеченным.
Ровно в объявленное время Горбачев начал читать текст своего заявления. Поначалу он боролся с волнением, но потом его голос зазвучал с прежней силой и уверенностью. Заканчивая речь, он сказал: «Я покидаю свой пост с тревогой, но и с надеждой и верой…»
В конце выступления Горбачев показал телезрителям только что подписанный им в соответствии с договоренностью с Ельциным указ «О передаче права на применение ядерного оружия Президенту Российской Федерации». Однако договоренности двух президентов продержались недолго. Флаг СССР, развевавшийся над зданием Сената, был, не дожидаясь 31 декабря, сдернут с флагштока и свернут, как скатерть со стола после застолья, уже во время речи Горбачева.
И это было не последнее из отступлений Ельцина от договоренностей 23 декабря. Когда Горбачев вернулся в свой кабинет, в приемной его уже ждали маршал Шапошников, два незаметных офицера в штатском, носивших повсюду за президентом «ядерный чемоданчик», и… неожиданная новость: Ельцин передумал приходить, как обещал, за ядерными кодами к «бывшему» президенту и предлагал встречу на нейтральной территории – в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. На этот раз резко отреагировал Горбачев, отказавшись от этого предложения и сообщив, что передаст ему все необходимое через министра обороны.
Пока происходила эта непростая техническая процедура, я давал последние интервью иностранным журналистам. На вопрос: «Что все-таки произошло с Горбачевым – сам ли он ушел или был отправлен в отставку?», я сказал, что Горбачев стал жертвой тех процессов, которым сознательно дал дорогу. В конце концов, он и сам в прощальном выступлении 25 декабря сказал: «Я понимал, что начинать реформы такого масштаба и в таком обществе, как наше, – труднейшее и даже рискованное дело».
Горбачев был прав, когда еще на заре перестройки говорил, что советское общество беременно глубокими переменами. Истлевшие двойные стенки – государственного социализма и централизованного государства – уже не могли сдерживать напор рвущихся наружу внутренних сил, которым он решился дать свободу. Но они же были для него теми рамками его проекта, за которые он не смог или не захотел выйти. Он взял на себя роль акушера истории и опроверг классиков марксизма, учивших, что только насилие может быть ее повитухой.
