Грир поняла: Фейт произносит речь, и в голове у нее все вроде как встало на свои места, а кроме того, она сообразила, что от нее не требуется встречных слов, разве что пара вопросов по ходу дела – в качестве возражений по мелочам.
– И вы готовы с этим смириться? – подытожила Грир.
– Нет, я не «готова с этим смириться». Я стараюсь приглядывать за всем, за чем могу, прекрасно понимая, что приглядеть за всем не удастся. Мошенничество с этой программой в Эквадоре вызывает у меня омерзение. И сильнейшую злость. Но знаете, какое чувство основное? Их поступок меня удручает. Напоминает о том, как ты должна действовать, если пытаешься что-то изменить в мире в отношении прав женщин. Дело вот в чем: если бы четыре года назад я сказала: нет, Эммет, я и прикасаться не стану к твоим деньгам – знаете, чем бы я сейчас занималась? Сидела дома и осваивала икебану.
– Простите, а что такое икебана?
– Японское искусство составления букетов. Вот я бы их и составляла. Я не смогла бы рассказать тысячам людей о страданиях женщин-езидок
[21] в Ираке. Не дала бы возможности рассказать свою историю женщинам, которым отказали в аборте после того, как их изнасиловали отцы. Ах, господи прости, сама не понимаю, почему я вечно вставляю эту деталь – отцов. Достаточно сказать: женщинам, которым отказали в аборте. Суть-то в этом. Женщины в праве распоряжаться своими телами и своими жизнями, чего бы там ни говорила сенатор от Индианы.
Я знаю, что говорят о нашем фонде. Что билеты мы продаем слишком дорого, на наши лекции в основном приходят богатые белые. «Богатые белые дамы», уточняют они, и это уже оскорбительно. Вы же знаете, мы пытаемся сделать аудиторию как можно разнообразнее и при этом сокращать расходы. Но мне пришлось несколько скорректировать мои подходы к нашей деятельности, пришлось петь и танцевать под дудку верхнего этажа. А им нужны знаменитости в роли докладчиков. Все эти вычурные деликатесы, над которыми так смеется мой сын. И ясновидящая-феминистка мисс Андромеда с ее смехотворными предсказаниями. Но чтобы женский фонд мог работать, Грир – потому что сама по себе фраза «женский фонд» отпугивает почти всех – иногда приходится связываться с ясновидящими.
– И какова альтернатива разрыву отношений? – поинтересовалась Грир. – Просто вернуться к работе и сделать вид, что ничего не произошло?
Грир вспомнила, как Фейт стояла на кафедре в часовне Райланд-колледжа – копна вьющихся темных волос, высокие сексуальные серые сапожки, вспомнила, как сильно она воодушевила всех присутствовавших. А потом отдельно дала важный жизненный совет и Грир. Фейт ей помогла, проявила к ней интерес, в результате у Грир появилась интересная работа и долгое время ей казалось, что работа эта приносит пользу. Однажды зимой, примерно год назад, на одной из центральных улиц к ней стремительно подошла Беверли Кокс, работница с обувной фабрики, которая до того выступала против неравенства в оплате труда и притеснений в отношении ее самой и ее коллег-женщин; она выпалила: «Стойте, я вас знаю. Вы помогли мне написать мою первую речь». Беверли повернулась к своим спутницам – они все приехали с севера штата, на них были толстые теплые пальто, и спросила: «Помните, я вам про нее рассказывала?» Подруги ее закивали. «Никогда не думала, что смогу сказать речь». А потом Беверли обратилась к Грир: «Не думала, что меня вообще кто-то станет слушать. А вы выслушали». Она порывисто обняла Грир, остальные фотографировали на телефоны. «Для потомков», – объявила Беверли и вручила Грир листовку с рекламой профсоюзного собрания в Онеонте, на котором будет выступать через неделю.
Всего этого Грир достигла благодаря Фейт. Общение с этими женщинами пошло на пользу и ей, и им. Она подумала про Лупе, но без всякого умиления, скорее с болью – она поняла, что если бы они когда-нибудь встретились на улице, Лупе бы совсем не обрадовалась. Возможно, Лупе сказала бы что-то по-испански, но Грир не сумела бы ее понять.
Вот только они никогда не встретятся на улице. Нет такой улицы. Лупе вернулась в Эквадор. Что она теперь делает? Что с ней будет дальше? Может, все еще мается в неприкаянности. Где она живет? На что тратит время? Никогда она не станет членом женского кооператива – это Грир знала точно.
И тут появляется Фейт, этакая марсианка с фольгой на голове, и спокойно рассуждает о том, что необходимо и дальше работать в фонде под эгидой «Шрейдер-капитал», который, глазом не моргнув, сделал вид, что руководит несуществующим благотворительным проектом на другом континенте.
– Мне кажется, безнравственно и дальше работать на «Шрейдер-капитал», – произнесла Грир, слегка вздернув подбородок.
– Вы думаете, все дело только в них? – спросила Фейт. – Полагаете, что мне раньше не приходилось идти на компромисс? Вся моя деятельность состояла из сплошных компромиссов. Даже в «Блумере». До создания «Локи» у меня никогда не было доступа к большим деньгам, так что я не осознавала масштабов проблемы. Однако она существует. И вам об этом скажет всякий, кто пытается делать добрые дела. Из каждого доллара, пожертвованного на нужды здоровья женщин в развивающихся странах, десять центов оседают в кармане какого-нибудь коррупционера, а еще десять исчезают неведомо куда. Всем с самого начала понятно, что на деле пожертвование составляет восемьдесят центов. Но называют сумму в доллар, поскольку так принято.
– И вам это кажется приемлемым?
Фейт задумалась.
– Я всегда пыталась взвешивать, – ответила она. – Как вот с Эквадором. Мне очень стыдно. Но женщины освобождены, им, судя по всему, ничего больше не угрожает. Мне и это приходится положить на чашу весов, верно? Такова жизнь. Постоянно приходится взвешивать.
Этой черты Грир за Фейт раньше не замечала, равно как никогда не думала, что Фейт считается податливой. Дело в том, что, работая у Фейт, она почти никогда не задавала ей личных вопросов. Считала, что это непозволительно, считала, что не в тех они отношениях. Она никогда не интересовалась жалостливым голосом: «Так в чем подлинный смысл жизни?» На что Фейт ответила бы: «Постоянно взвешивать».
– Я все-таки не понимаю, как вы можете и дальше оставаться в «Локи», с учетом того, что эти с верхнего этажа устроили, – сказала Грир.
– Видите ли, мне семьдесят один год, я принимаю «фосамакс» от плотности костной ткани – вернее, для ее поддержания – и у меня постоянно болит шея, несмотря на мое пристрастие к дешевому китайскому массажу, а может, именно по этой причине. Возможно, я и готова сокращать размах, но точно не готова начинать заново. Я именно потому и попросила вас выступить на этой конференции, что сама совершенно вымоталась. Мне нужно себя беречь, а не носиться, как я носилась в вашем возрасте. – Фейт поспешно добавила: – Разумеется, попросила я вас не только по этой причине. Вы этого заслужили. Вам нужна была масштабная задача. Реальная, которая напомнила бы вам о том, почему вы когда-то решили прийти сюда на работу. – Она помедлила. – И вы прекрасно справились. – Грир ощутила знакомый прилив удовлетворения, который с такой легкостью накатывал на нее в присутствии Фейт Фрэнк. – Но теперь, узнав, каковы обстоятельства на самом деле, я искренне сожалею, что вам пришлось выйти на сцену там, в Лос-Анджелесе.
