«С меня довольно!» – подумала она. Ей придется еще страдать весь этот вечер, она предвидела дрожь, лихорадку, влажность рук, звон в ушах, ее заранее от этого тошнило.
– Добрый вечер, – сказала она Франсуазе. – Как ты красива!
Франсуаза и в самом деле была в этот вечер красива. В волосы она воткнула большой гребень, а платье украшали оригинальные узоры. К ней обращались многие взоры, которых она, казалось, не замечала. Какая радость – чувствовать себя подругой этой блестящей, спокойной молодой женщины.
– Ты тоже красивая, – сказала Франсуаза. – Тебе идет это платье.
– Платье старое, – ответила Элизабет.
Она села справа от Франсуазы. Слева сидела Ксавьер, невзрачная в своем синем платьице. Элизабет помяла пальцами ткань своей юбки. Иметь мало вещей, но качественных – таким всегда был ее принцип.
«Если бы у меня были деньги, я сумела бы одеться», – подумала она, с чуть меньшими страданиями взглянув на ухоженный затылок Сюзанны. Сюзанна принадлежала к породе жертв; она сносила любую выходку Клода, но мы, мы другой породы; мы свободные и сильные, и у нас своя жизнь: только из благородства не отказывалась Элизабет от мук любви, но она в Клоде не нуждалась, она не старая женщина. Она скажет ему тихо и твердо: «Я подумала, Клод; видишь ли, я считаю, что мы должны перевести наши отношения в другую плоскость».
– Ты видела Маршана и Сальтреля? – спросила Франсуаза. – В третьем ряду, слева. Сальтрель уже кашляет, он берет разбег. Кастье дожидается, когда поднимут занавес, чтобы достать плевательницу. Знаешь, он всегда носит с собой плевательницу, очень кокетливую коробочку.
Элизабет бросила взгляд на критиков, но у нее не лежало сердце смеяться над ними. Разумеется, Франсуаза полностью была озабочена успехом пьесы. Это естественно, нечего ждать от нее никакой помощи.
Люстра погасла, и в тишине прозвучали три металлических удара. Элизабет почувствовала, что слабеет. «Если бы только я могла увлечься спектаклем», – подумалось ей; но она знала его наизусть.
Декорации были красивые, костюмы тоже. «Я уверена, что сама сделала бы по крайней мере так же хорошо, но Пьер – это как родители: членов своей семьи никогда не принимают всерьез, надо, чтобы он увидел мои рисунки, не зная, что они мои. У меня нет общественного лица. Смешно, им всегда требуется пускать пыль в глаза. Если бы Пьер не обращался со мной, как с не заслуживающей внимания сестренкой, я могла бы предстать перед Клодом вроде кого-то важного и опасного.
Хорошо знакомый голос заставил Элизабет вздрогнуть.
– Кальпурния, когда начнет Антоний бег священный, встань прямо на пути его…
[2]
Пьер и правда потрясающе выглядел в роли Юлия Цезаря, о его игре можно было сказать многое.
«Это самый великий актер эпохи», – подумала Элизабет.
На сцену вбежал Гимьо, и она посмотрела на него не без опаски: во время репетиции он два раза опрокидывал бюст Цезаря. Гимьо стремительно пересек площадь и обежал вокруг бюста, не задев его, в руке он держал кнут, сам был почти нагой, лишь шелковые плавки прикрывали его чресла.
«Он чертовски здорово сложен», – сказала себе Элизабет, не сумев взволновать себя. Прелестно было заниматься с ним любовью, но когда все кончалось, об этом больше не вспоминалось, легкость необыкновенная; Клод…
«Я переутомилась, – подумала она, – я не могу сосредоточиться».
Она заставила себя смотреть на сцену. Канзетти была красивой с этой густой челкой на лбу. Гимьо уверяет, что Пьер не слишком-то ею теперь озабочен и что она обхаживает Тедеско; я не знаю, они никогда ничего мне не говорят. Она внимательно посмотрела на Франсуазу, чье лицо после поднятия занавеса оставалось неподвижно, глаза были прикованы к Пьеру. Какой суровый у нее профиль! Увидеть бы ее в любви, в нежности, однако и тогда она была способна хранить этот олимпийский вид. Ей повезло, она может так погружаться в настоящий момент, всем этим людям везет. Элизабет почувствовала себя потерянной среди этой покорной публики, позволявшей наполнять себя образами и словами. В нее же ничего не проникало, спектакля не существовало, были только медленно сочившиеся минуты; день прошел в ожидании этих часов, и эти часы стекали в пустоту, становясь, в свою очередь, всего лишь ожиданием. Элизабет знала, что, когда Клод окажется перед ней, она опять будет ждать, будет ждать обещания, угрозы, которая окрасит надеждой или ужасом завтрашнее ожидание. Это был бесцельный бег, их бесконечно отбрасывало в будущее, но как только оно становилось настоящим, приходилось снова бежать; пока Сюзанна остается женой Клода, настоящее будет недосягаемым.
Раздались аплодисменты. Франсуаза встала, щеки ее слегка покраснели.
– Тедеско не дрогнул, все прошло, – в волнении сказала она. – Пойду к Пьеру, будь любезна, приходи в следующем антракте, в этом нас совсем затормошат.
Элизабет тоже поднялась.
– Мы можем пойти в коридоры, – сказала она Ксавьер. – Услышим впечатления людей, это интересно.
Ксавьер послушно последовала за ней. «Что же все-таки я смогу ей сказать?» – задавалась вопросом Элизабет. Ксавьер не вызывала у нее симпатии.
– Сигарету?
– Спасибо, – поблагодарила Ксавьер. Элизабет протянула ей огонь.
– Вам нравится пьеса?
– Да, нравится, – отвечала Ксавьер.
Как горячо защищал ее Пьер в тот день! Он всегда готов оказывать доверие чужим, но на этот раз вкус действительно ему изменил.
– Вы хотели бы играть в комедии? – спросила Элизабет.
Она искала главный вопрос, вопрос, который вырвал бы у Ксавьер ответ, на основании которого можно было бы окончательно вынести о ней суждение.
– Я никогда об этом не думала, – ответила Ксавьер.
С Франсуазой она наверняка говорила другим тоном и с другим лицом, но никогда друзья Франсуазы не представали перед Элизабет в своем истинном свете.
– Что вас интересует в жизни? – резко спросила Элизабет.
– Меня все интересует, – вежливо отвечала Ксавьер.
Элизабет задалась вопросом, говорила ли ей Франсуаза о ней. Что говорили о ней за ее спиной?
– У вас есть предпочтения?
– Не думаю, – сказала Ксавьер.
Она сосредоточенно курила сигарету. Она хорошо хранила свой секрет; все секреты Франсуазы хорошо хранились. На другом конце фойе Клод улыбался Сюзанне; его лицо выражало угодливую нежность.
«Та же улыбка, что со мной», – подумала Элизабет, и в сердце ее вспыхнула яростная ненависть. Без мягкости, она будет говорить с ним без мягкости. Она откинет голову на подушки и разразится язвительным смехом.
Прозвенел звонок; Элизабет бросила взгляд в зеркало и увидела свои рыжие волосы, свой горестный рот; было в ней что-то горестное и неистовое, решение ее принято, этот вечер станет решающим. Клод бывал то измучен Сюзанной, то исполнен дурацкой жалости, он не переставал отдаляться от нее. В зале стало темно; некий образ возник у Элизабет: револьвер, кинжал, флакон с черепом: убить. Клода? Сюзанну? Себя? Не имело значения. Мрачное желание убийства с необычайной силой наполнило ее сердце. Она вздохнула; возраст безумных убийств миновал, это было бы слишком просто. Нет. Что требовалось, так это держать его какое-то время на расстоянии, держать на расстоянии его губы, его дыхание, его руки. Она так сильно их желала, она задыхалась от желания. Там, на сцене, убивали Цезаря. «Пьер, шатаясь, бежал через Сенат, а меня, меня убивают по-настоящему», – в отчаянии думала она. Это было оскорбительно, вся эта бесполезная возня посреди их картонных декораций, в то время как она своей плотью, своей кровью исходила в агонии без возможного выздоровления.
