– Еще нужны волосы, – вдруг заявляет она.
– Кругам?
Эмми кивает и рисует неровные линии в кругах, хотя подозреваю, что целилась нарисовать их сверху. Ее ладошки крохотные, все пять пальчиков сжимают корпус маркера, но линии все равно выходят корявыми. В этом есть что-то такое умилительное… Не знаю почему.
Она смотрит на меня и указывает на щеку.
– Что это? – спрашивает быстро, жадно, заинтересованно.
– Шрам, – отвечаю я, и Эмми хмурится. Потому ли, что поняла меня, или потому, что хотела услышать другой ответ, я не знаю. Я неуклюже ищу новое объяснение: – Это как… У тебя когда-нибудь были ранки?
Малышка победно тычет в здоровую коленку с идеально чистой кожей.
– Мне наклеивали зеленый пластырь.
Ее любимый цвет.
– Ну вот, я тоже поранилась. Просто иногда рана… остается.
Глаза Эмми округляются.
– Она болит?
Фостер стоит на крыльце. Я прислушиваюсь. Наверху по-прежнему тишина. Поворачиваюсь к Эмми.
– Можно сесть с тобой?
Она кивает.
– Нарисуй еще круги, Ло!
Рисую ей круги маркерами разных цветов. Ее взгляд следит за моей рукой, потом она снова пытается нарисовать круг сама. Не получается.
– Ты помнишь, что я сестра Би?
Эмми на минуту задумывается, затем качает головой.
– Ты ведь знаешь Би?
Она кивает. Высунув от усердия язычок, разрисовывает нарисованные мной круги. Я достаю из кармана мобильный и, пролистав фотографии в галерее, нахожу снимок, сохраненный со страницы Фейсбука Артура. Наклоняю экран к Эмми, и она вдруг вырывает телефон из моих рук.
– Дже-ми, – тычет она пальчиком в Джереми.
Я чертовски потрясена тем, что она узнала его. Прочистив горло, говорю:
– Да, это Джереми. Где Джереми?
– Ушел, – беспечно отвечает Эмми.
– Да… – Естественно, я не собираюсь уточнять у ребенка, куда именно он ушел, поскольку последнее, что мне надо, – влезать в ее понимание смерти. С моим везением я, скорее всего, просто травмирую малышку. Показываю на девушку рядом с Джереми. – А это кто?
– Би. – Эмми прижимает к экрану пухленький пальчик.
Галерея пропадает. Я забираю у нее телефон и возвращаю на экран снимок. И Би снова здесь, рядом с Джереми. Живая и мертвый. Оба – призраки.
– Кто такая Би?
– Моя подруга.
– Просто подруга?
– Моя подруга, – повторяет Эмми.
Я сверлю взглядом фотографию. Ненавижу Би за это. Ненавижу за то, что ее дочь не понимает, кто ее мама, если она вообще понимает значение слова «мама», и за то, что последние шесть лет своей жизни верила: мою сестру удерживают люди, извлекающие выгоду из ее боли. Ненавижу за то, что она, став автором всех наших рассказов, превратила нас в персонажей, наилучшим образом служащих ее целям. Я чувствую себя ложью, рассказанной моей сестрой.
И не хочу, чтобы Эмми тоже стала ложью.
Я убираю телефон в карман.
– Тебе можно доверить секрет, Эмми?
Она раскрашивает каляками-маляками один из кругов.
– Можно.
– Но только чтобы он остался между мной и тобой.
Эмми замирает.
– Хорошо.
– Ты точно никому не расскажешь? Это большой секрет.
Я бросаю взгляд в окно. В щелке между шторами виден Фостер. Похоже, он пока не собирается идти к нам. Когда я возвращаю взгляд к Эмми, вижу, что завладела ее вниманием полностью. Видимо, четырехлетки прекрасно разбираются в секретах.
– Би – твоя мама.
Эмми молча смотрит на меня. Не знаю, поняла она меня или нет, и не знаю, как ей это объяснить.
– Би создала тебя, Эмми. Она – твоя мама. Ты знаешь, что такое «мама»?
– Как мама-акула?
[23] – спрашивает она.
– Эм…
Что еще за «мама-акула»?
– Эмми.
Лицо малышки светлеет при звуке этого голоса, а мой желудок ухает вниз. Я медленно встаю и поворачиваюсь. Лев стоит в коридоре, скрестив руки и наблюдая за нами. Как давно он тут? Судя по его виду, сколько бы он ни поспал сегодня, этого явно было недостаточно. Никогда не видела его таким: в мятой одежде, с уставшим лицом.
– Эмми, выйди на кухню на минутку.
Она идет, остановившись ненадолго, чтобы обнять его. Он накрывает ее голову своей ладонью, и спустя секунду малышки уже нет. Лев пристально смотрит на меня, затем спрашивает тоном, какого я никогда от него не слышала:
– Что ты делаешь, Ло?
– Она должна знать.
– Ты лишь приведешь ее в смятение.
– Она должна знать о Би.
– Она знает.
– Да, но для нее Би всего лишь «подруга».
– По-моему, мы уже говорили об этом. У Эмми есть все необходимое. И она никогда не желала того…
– Она просто не знает, чего желать! – обрываю я его. – И почему это должна решать только Би? И только ты? Почему бы тебе не отыскать Би, почему…
– Думаешь, я так легко принял это? – Лев заходит в гостиную. – Думаешь, я не сделал бы все, что в моей власти, чтобы образумить ее? Чтобы заставить ее прозреть, вернуться и обнять свою дочь? Твоя сестра была сломлена, Ло. Даже Бог для нее был недостаточно хорош.
– И все же Эмми должна знать.
– Знать что? Что ее отвергли? Бросили? Чувствовать отсутствие рядом близкого человека? Желать его вернуть? Каково тебе самой пришлось с этими чувствами?
Я заливаюсь краской.
– Это нечестно…
– Они искорежили твою душу. И ты это прекрасно понимаешь.
– Возможно, если кто-нибудь сказал бы мне треклятую правду…
– Она слишком мала для этой правды, – отрезает Лев, и я вижу, что его трясет от гнева, а я не сознавала этого лишь потому, что он изо всех сил пытался держать себя в руках. – Почему ты решительно настроена принести ребенку боль?
– Я не…
– Эмми окружена любовью, – произносит Лев, возвышаясь надо мной. – Я тебе это говорил. У нее есть любящий отец. В Проекте есть много любящих ее людей, которые желают ей счастья и заполняют пробелы. Я думал, что ты понимаешь это и что это вдохновит тебя, предаст тебе смелости воспользоваться предоставленной возможностью и заполнить пробелы в своей собственной жизни. Но теперь я вижу, что ты лишь хочешь вовлечь Эмми в свою боль, чтобы тебе больше не было одиноко в ней.
