– Пошел ты!
– Я не позволю тебе навредить моей семье.
– Она и моя семья!
Краем глаза улавливаю еле заметное движение: в коридоре, явно расстроенная, прячется Эмми. Она слишком мала, чтобы понять наш разговор, но вызванная им ярость ощутима в любом возрасте. Малышка начинает плакать, и Лев подходит к ней и берет на руки. Эмми утыкается в его плечо, и он гладит ее по спине, утешая и отгораживая от кошмара по имени Ло.
– Я всего лишь просил тебя написать очерк, – говорит мне Лев. – Ты должна уйти.
Дорога от железнодорожной станции до Мореля идет мимо кладбища. Когда она появляется на навигаторе моего мобильного, я прошу таксиста остановиться и выхожу. Стою у ворот.
Би похоронила наших родителей, пока я была без сознания. Это имело для меня ужасные последствия: я не попрощалась с мамой и папой, и во мне продолжала жить вера, что они в любой момент войдут в дверь и скажут, что все это сон. Пэтти не оставляла попыток убедить меня сходить к ним на кладбище, считая, что, увидев их могилы, я смогу закрыть страницу своей жизни, оставленную Би открытой. Я всегда отказывалась. Хуже потаенной надежды на то, что родители живы, была реальность того, что они мертвы.
Я не могу себя заставить войти внутрь. Звонит мобильный, и я вздрагиваю от резкого, чуждого здесь звука. Сую руку в карман за телефоном. Мне хочется, чтобы звонил Лев. Чтобы он признал, что был не прав.
– Алло?
Знакомое молчание в ответ так сокрушительно, а я чувствую себя такой разбитой, что даже не нахожу в себе сил нажать отбой. Стою и слушаю дыхание на другом конце трубки, а потом… В голову приходит странная, нездоровая мысль, и пальцы впиваются в телефон.
– Би?..
Дыхание с той стороны прерывается, потрясая меня: это подтверждение. Я прикрываю глаза, и по щекам сбегают слезы. Чувствуя неизбежность предстоящих гудков, поспешно и отчаянно молю:
– Подожди!
Молчание.
– Если это ты, не вешай трубку. Побудь со мной! Пожалуйста!
Она не отключается.
– О боже, – выдыхаю я.
Прижимаю к глазам свободную руку.
– Я так по тебе скучаю. – Стоит словам слететь с языка, как я захожусь рыданиями и за ними не слышу Би. С трудом заставляю себя успокоиться, чтобы хотя бы убедиться: она еще на линии. На одну жуткую секунду пугаюсь тишины. – Би?
И с облегчением слышу ее дыхание. Она здесь!
– Где ты?
Сестра не отвечает. Слышится приглушенный звук: возможно, она так же крепко сжала телефон, как и я, – до онемения в пальцах.
– Возвращайся, – умоляю я, – пожалуйста!
В ответ опять тишина. И в этой тишине я уже едва дышу. Я верила, когда была помладше, я всегда в это верила, что сестра, увидев, какую боль причинила мне, больше никогда не принесет мне боли. Что меня наконец-то будет достаточно для того, чтобы она осталась.
– Ты сказала мне… что сестры – это обещание на двоих, которое только мы одни можем выполнить или только один из нас может нарушить. Помнишь? Ты помнишь это? – Вновь тишина. Я зажмуриваюсь. – Так что с нашим обещанием, Би?
Дыхание на другом конце трубки сбивается.
– Что с ним, Би? – повторяю в отчаянии.
И тут слышу ее голос. Впервые за годы ее голос.
– Прощай…
А следом – гудки.
2013
Первую неделю после того, как Ло очнулась, она постоянно задавала один и тот же вопрос:
– Кто я?
Из-за аппарата вентиляции легких и долгого молчания у нее был хриплый надломленный голос, но в вопросе сквозило отчаяние, а в расширенных глазах – дикий страх в ожидании ответа Би.
Казалось, от этого ответа зависит все.
– Ты Ло. Моя сестра. Тебе тринадцать лет. Ты попала в автомобильную аварию.
И каждый раз после этого Ло плакала. Это огорчало Би. Не утешало и то, что, по словам докторов, сестра еще «не совсем здесь» и поэтому, скорее всего, даже не помнит, что уже задавала этот вопрос. Би подозревала, что все гораздо сложнее. Спустя какое-то время, когда сознание Ло немного прояснилось, Би снова услышала от нее знакомый вопрос, только на этот раз слегка измененный:
– Кто это?
И наконец поняла. Хотя она сама не узнавала сестру после аварии, ей и в голову не приходило, что Ло себя тоже не узнает. Постфактум многое на это указывало: то, как Ло касалась пальцами лица и шрама; как растерянно смотрела на свое тело; то, как неизменный ответ Би «ты Ло», казалось, не доходит до сознания сестры. Би наконец осознала, что Ло не может принять его. И не примет. Постепенно она перестала его задавать, но Би однажды услышала, как Ло тихо спрашивает саму себя: «Кто ты?»
Би стоит в туалете на втором этаже фермерского дома Гарреттов. Включив холодную воду, плещет ее на лицо. Кожу стягивает, глаза расширяются.
– Ты Би, – говорит она своему отражению в зеркале над раковиной.
Пахнет готовящимся на кухне завтраком. Беконом, яйцами и слегка подгоревшими тостами. Би следует на аппетитный запах вниз и вливается в утреннюю рутину домочадцев. В чапмэнском доме другая энергия – более рассеянная, свободная. В фермерском доме меньше места, и то, как живущие здесь перемещаются и поддерживают друг друга в ежедневных делах, чем-то напоминает ей танец. Его близость и задушевность возвращают Би мыслями ко времени перед аварией. К маме, папе, Ло и к ней самой. К ритуалам, установившимся в их маленьком домашнем мирке.
Как далеко они теперь.
– Доброе утро, – приветствует ее от плиты Амалия.
Би подходит к кухонному окну и смотрит на улицу. После вчерашней грозы земля размокла, превратившись в слякоть. Дождь был столь сильным, что она не смогла поехать домой. И начался он сразу после поцелуя Фостера. Небеса разверзлись, и Би не понимала: повеление это Божье или предупреждение. Би сжимает веки, вспоминая, как Фостер осознал свою ошибку, стоило их губам соприкоснуться. Как ощущала, что он ускользает от нее навсегда. Ей пришлось сделать выбор.
«Спаси его».
Нет, выбора не было.
Когда Би открывает глаза, в кухню заходит Фостер.
Они усаживаются за стол, их десять человек, и берутся за руки. Фостер произносит молитву перед едой. Они слушают его, склонив головы. Но Би не опускает головы и наблюдает за ним. Где-то посередине молитвы он ощущает на себе ее взгляд, поднимает голову и смотрит ей в глаза.
– Мы жертвуем собой во имя разумного служения, чтобы показать, что воля Божия благая и совершенная, – говорит он Би, – и блаженны мы, переносящие искушение, так как мы получим венец жизни, который обещал Лев любящим Господа
[24].
