— Ужасно!.. С проклятого брезента мне все время текла за шиворот вода…
Так тебе и надо!
— Ну а насчет адвоката… Если и этот начнет крутить… Спроси-ка своего мужа, что я ему выложила… Либо Трике вернут мне дом, либо… Лучше истрачу на это последний сантим и подохну в больнице для бедных… Сама, собственными руками подожгу дом!..
Она протиснулась в слишком тесную для нее лестничную клетку. Помню, как она снимает пальто, подходит к окну, наклоняется:
— А этих все еще не арестовали?
Она смотрела на дом, где жили Рамбюры.
— Вот с такими-то людьми и делают революции… В Кане мы тоже наткнулись на демонстрацию, и пришлось дожидаться, пока все не пройдут… Можно подумать, что полиция с ними заодно…
И тут я совершенно напрасно с ухмылкой посмотрел на нее. Глаза мои, я уверен, сияли торжеством. Меня распирали тайны. Во-первых, история с подножкой и взгляд матушки. Во-вторых, то, что сын мадам Рамбюр…
Если б тетя знала, то ради награды в двадцать тысяч тут же помчалась бы в полицию! Но никогда она не узнает! Я ей ничего не скажу! Только надо быть осмотрительным, чтобы она, боже упаси, не догадалась, надо остерегаться при ней смотреть на их окно.
— Что с тобой такое сегодня?
— Ничего, тетя.
— Небось какую-нибудь пакость сотворил?
А я на это сладким голоском:
— Что вы, тетя…
Она принялась раздеваться при мне; разоблачалась, расхаживая взад и вперед по комнате в нижней юбке, пыхтела и ворчала:
— Твоя матушка могла бы подняться наверх и мне помочь… Но у нее нет и минуты свободной! Все торговля да торговля!..
Она взяла себе в привычку обращаться со мной как с ровесником и изливала передо мной все свои претензии.
— Достаточно того, что твой отец разъезжает по ярмаркам!.. Какая выгода твоей матери целый день торчать в лавке?.. Одни лишние расходы на газ, патент, налоги… Я сейчас только говорила об этом твоему отцу. Вам лучше бы жить маленьким домиком, без лавки… Мать занималась бы хозяйством… Отец продолжал бы свое дело с этим старым пьянчугой, который всю дорогу храпел…
Меня возмущало, что тетя так бесцеремонно вмешивается в нашу жизнь. Она уже считала себя тут полноправной хозяйкой. Лавка ее раздражала, но больше всего раздражало то, что матушка не могла быть целый день к ее услугам.
— Надо все устроить по-другому…
Видать, она это всерьез задумала, так как снова вернулась к той же теме за столом. Взглянула на матушку и заключила:
— На тебе лица нет! И сыночек под стать: желтый, как лимон… А все твоя проклятая лавка…
Матушка взглянула на отца. Тот отвернулся.
— Я уверена, вам было бы куда выгоднее…
На другой день я, по обыкновению, сидел на полу возле керосиновой печи, когда тетя, прочитав газету, стала изливать свое негодование:
— Все-таки непостижимо, как это не могут поймать человека, если повсюду расклеены фотографии и у него нет ни гроша в кармане!..
На что я, не без самодовольства, сказал себе: «Осторожно, Жером! Не подавай вида, что знаешь…»
— Может, он утопился, — произнес я вслух.
Она пожала плечами и бросила на меня презрительный взгляд. Но вдруг, будто порыв ветра, покрывающий рябью стоячую воду канала, какая-то мысль наморщила ее лицо. Мысль превратилась в подозрение. Она уставилась сначала на меня, затем на окно Рамбюров.
— Вчера полиция опять там все обыскала! — поспешил я ее заверить.
В некоторых отношениях тетя Валери действительно была не старше меня. Например, когда мы с ней препирались. Она препиралась со мной не как взрослая с ребенком, а как ребенок с ребенком. И еще за столом она не сводила глаз с моей тарелки, желая удостовериться, не положила ли матушка мне лучший кусок, чем ей!
Вот и сейчас… Можно было подумать, что мы затеяли какую-то игру…
— Так, так… — пробормотала она.
И лишь несколько минут спустя спросила:
— А как его звать, этого мальчишку?
— Альбер.
— Ты иногда с ним играешь?
— Нет.
— А чего ж ты мне сказал, что он твой друг?
— Потому что он мой друг!
У нее сделалось такое лицо, будто она готова растоптать всех моих зверей и игрушечную мебель.
— Не понимаю, почему ты не ходишь, как все, в школу!
— Потому что повальная скарлатина.
— Скарлатина… скарлатина… — пробурчала она.
И тут игра пошла уже всерьез. Я твердо решил увидеть отца Альбера, но не менее твердо решил помешать тому, чтобы его увидела тетя Валери.
А она поняла, что я что-то от нее скрываю, и старалась поймать меня врасплох.
— На что это ты смотришь? — неожиданно спрашивала она.
— Ни на что… На улицу.
— Но на улице ничего такого не происходит.
— А я вот смотрю.
Тогда она поднималась с кресла, волоча ноги в войлочных туфлях, подходила к окну и окидывала взглядом дом, в котором жили Рамбюры.
— С каких это пор они стали прицеплять на окно розовую тряпку?
— С тех пор, как прохожие стали туда глядеть.
Я хорошенько не понял, что она хотела сказать, когда добавила:
— Как знать?.. Женщины такие дуры!..
Может, стоит подстеречь мадам Рамбюр на улице, когда она, дождавшись темноты, пойдет к Тати за покупками? Быстро подойти и посоветовать быть поосторожней, потому что моя тетя Валери…
— А твоя мать с ней знакома?
— С кем?
— С мадам Рамбюр… Я полагаю, это ее покупательница?
— Возможно.
Мое «возможно» намеренно прозвучало весьма загадочно. Теперь-то я отдаю себе отчет, что сделал все, дабы разжечь тетино любопытство и дать пищу ее подозрениям. Если она хоть на час забывала о Рамбюрах, я не выдерживал, нарочно наклонялся и, будто чем-то живо заинтересовавшись, прижимался носом к холодному стеклу.
— Что ты все на площадь смотришь? — с издевкой цедила она.
— Смотрю, как аптекарь ставни закрывает…
Два-три раза в полумраке мелькнул, вернее, мне показалось, что мелькнул знаменитый белый воротник с кружевами Альбера. Я видел также руки. Но я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть лицо — лицо человека с фотографии.
— Убийцы всегда прячутся там, где никому не придет в голову их искать…
Теперь игра шла не час и не два, а целыми днями. У меня от нее тяжелела и пылала голова. Опять лил дождь, беспросветный черный дождь, не давая мне выйти на улицу. Кончилось тем, что я с тетей стал как бы обособленным от всего дома островком. У нас был свой язык, свои заботы, свои тайны. Мы друг друга ненавидели и почти в открытую друг за другом следили.
