* * *
Она печально поглядела на Шендеровича.
– Лильке-то я позвонила – из Одессы уже. Как там Степка, то-се… Она и говорит – мы-то ничего, Бог миловал, а ты смотри, Варвара, как бы мама у тебя опять не заболела… А как заболеет мама, ты ноги в руки и вали отсюда куда подале – может, пронесет.
– Прошу прощения… – Шендерович задумался. – А вы ее, маму, святой водой не пробовали?
– Неловко как-то, – вздохнула тетка, – что ж я ее, маму, как не пойми кого святой водой брызгать буду… – Она поджала губы. – А только в церковь я ее сводить хотела. Пойдем, говорю, мамочка, в церкву, поставим свечку за упокой души-то и Нинки-ангелицы и Ваньки-страдальца. Нет, говорит мама, сама иди, а то мне, как педагогу и члену партии, неудобно. Да и, говорит, как в церкву войду, плохо делается. В глазах темнеет, и душит что-то. И верно, я уж и соседей спрашивала – ни ногой наша мама в церкву. Деньги, правда, дает на благое дело, а сама – ни ногой.
Она вздохнула, отодвинула стул, сгребла остатки хлеба в салфетку.
– Пойду крачек покормлю, – пояснила она, не обращаясь ни к кому конкретно, – вон как кушать просют, бедненькие. Аж зубами клацают.
– Видишь, брат Яни, как оно бывает, – растрогался Шендерович, – а ты все мордой крутишь! Да ты тут в морском просторе как у Христа за пазухой, никакие темные силы не достанут, а все недоволен.
– При чем тут темные силы? – защищался Гиви. – Это ты меня достал, а не темные силы. Меня как раз темные силы не трогали.
– Я бы, – задумчиво произнесла Алка, – на твоем месте не стала бы это заявлять с такой уверенностью. Ты, быть может, всю жизнь под колпаком, только сейчас освободился…
– Разве ты не чувствуешь, – подхватил Шендерович, – этого вольного духа, этого простора, этой свободы от унылых обязанностей. Кем ты там работал, кстати?
– Бухгалтером при пароходстве, – глядя в одну точку, сказал Гиви. – Питерском.
– Ну так будет тебе, канцелярской крысе, о чем вспомнить в Питере своем тухлом. Ладно, пошли на палубу, продышимся, на девок посмотрим.
Гиви вздохнул и покорно поплелся следом. У Шендеровича была харизма. А у Гиви ничего не было. Даже белых штанов. Так, одно недоразумение.
* * *
Морской ветер принес облегчение. Палуба, впрочем, качалась, но так, как ей и положено. Одинокая тучка брела вслед за солнцем. Пахло солью и почему-то тухлой рыбой…
Алка уже сидела в шезлонге, облаченная в шикарный купальник – все, что надо, у Алки было что надо! Гиви даже зарумянился и отвел глаза. У шезлонга уже топтались два каких-то типа со стройными ногами и бычьими затылками.
– Вы тут что-то потеряли, молодые люди? – холодно спросил Шендерович, усаживаясь рядом.
Типы отозвались в том смысле, что, мол, ничего не потеряли… не за тем пришли.
Алка бесстыже хихикала.
Гиви гадал, будет ли драка, и если будет, то что ему, Гиви, делать? Но все разрешилось миром. Типы поймали официантку и спросили пива, а Шендерович тоже спросил пива и развалился в шезлонге, как шейх. Алка, напротив, встала и пошла с одним из амбалов вроде чаек кормить.
– Она тебе кто? – спросил Гиви, мучаясь от неловкости. – Кто-то?
– Алка-то? – отмахнулся Шендерович. – Да так… просто старый боевой товарищ, причем не очень надежный. Так что путь открыт, друг Яни! Если другие не перекроют.
Гиви вздохнул. Диспозиция была все же неясна. Самое обидное, что никаких других блондинок, помимо Алки, поблизости не наблюдалось. Да что такое, вымерли все, что ли? Имелось несколько пышных брюнеток очень среднего возраста. Одна даже покосилась на Гиви и махнула ресницами. Гиви сделал вид, что не заметил.
– Слушай, – спросил он, чтобы отвлечься от блудливых мыслей, – а зачем мы едем? Что покупаем?
– Это, – понизив голос, отозвался Шендерович, – есть страшная тайна. Потому как конкуренты везде так и шныряют… это мое личное ноу-хау… никто не догадался, я допер… первый сорт товар…
– Какой? – тоже шепотом спросил Гиви, потому что Шендерович явно крутил.
– Шарики, – голос Шендеровича упал до еле слышного шепота, – надувные шарики.
Гиви покраснел.
– Это… в переносном смысле? – переспросил он. – Ты имеешь в виду…
– Гондоны? – в полный голос воскликнул Шендерович. – Нет-нет! – Голос снова сник, как флаг в безветренную погоду. – Буквально воздушные шарики. Разноцветные. Вся Одесса на них помешалась. Их, знаешь, гелием надувают – в форме сердечек, там, звездочек… чего еще… полумесяцев. Хорошо расходятся…
– И ты думаешь, это покатит? – спросил Гиви как можно более профессиональным тоном.
Шендерович начал загибать пальцы:
– Места мало занимают – раз. В сдутом состоянии практически совсем не занимают. Весят тоже мало – два. Продаются оптом за смешную цену – три. Накрутка обалденная – четыре. Игореша, дурак, терки пластиковые возил, ты прикинь, ну, таких мы еще не научились – яркие, красненькие, гладенькие, дизайн – зашибись, но они ж хоть и весят мало, а сколько места, и рекламации уже пошли не трут терки, пластик же, а с шариков какой спрос – надул, потаскал за собой на ниточке, отпустил. А стоит такой пузырь не меньше той терки… Я, да ты, друг Яни, да Алка безответственная – где она, кстати? Блин, неужто уже склеили? Да мы втроем всю Одессу шариками завалим!
– По-моему, – поджал губы Гиви, – это авантюра.
– Брось, вся наша жизнь – авантюра. И ты в доле. Слушай, друг Яни, ты расстроился вроде? Из-за Алки, что ли? Да ты не расстраивайся. Все дело в штанах. Ты в таких штанах Алку не склеишь – нефотогеничные штаны. Тут, правда, лавка есть, на пароходе, но накрутка большая. А как сойдем в Стамбуле, я тебе новые куплю. Белые. В обтяжку. Назад поплывешь, как король. Будешь потом в своем Питере дружкам рассказывать, как в Турцию за товаром ходил. Да не смотри ты туда, не смотри, не придет она. Давай лучше пивка попьем, холодненького.
Гиви опять вздохнул.
– Хрен с тобой, – сказал он, – давай!
* * *
Теплоход мягко покачивало. Туда-сюда… туда-сюда.
И откуда волны взялись, подумал Гиви, – на взгляд вода казалась твердой, как листовой металл, по ней скользили окрашенные китайской тушью облачные тени. Теплый порыв ветра донес из освещенного салона тихий смех и звон посуды – замечательный звон тончайшего стекла, приглушенный плеском искрящейся жидкости…
Гиви машинально полез в карман за бумажником и болезненно поморщился.
Деньги были у Шендеровича.
А его, Гиви, печальные командировочные канули в алчную пасть захудалого приморского кафе, безвозвратно унесенные порывом дружбы.
Я попал в рабство, горько подумал Гиви.
Он чувствовал себя обманутым. Он, Гиви, широко потратился, чтобы порадовать хорошего человека Мишу Шендеровича, потому что прельстился призрачным ореолом сурового мужского братства.
